Олег Царев - Роковые иллюзии

Досье Маклейна в НКВД показывает, что он был одним из наиболее ценных источников советской разведки. Его доступ к решениям, принимавшимся на самых высоких уровнях англо-американского сотрудничества, в результате которого вырабатывалась объединенная военно-экономическая стратегия, обеспечивал Кремлю преимущество наблюдения изнутри за ходом событий в первые годы «холодной войны» и в начале войны в Корее [454]. Пространство на полках, занятое томами с информацией, полученной от Маклейна, является весомым доказательством поразительных результатов, достигнутых магическим планом внедрения, который был разработан Орловым и выполнением которого он руководил.

То, что вполне можно назвать красноречивым доказательством целеустремленной работы кембриджских агентов на Москву, содержится в письме Маклейна, написанном из разрушенного войной Лондона 29 декабря 1940 г.: «Эта работа имеет для меня такое же значение, как и для вас, если не большее значение, потому что она — моя жизнь, и я изо всех сил буду стараться не сделать ничего такого, чтобы подвергнуть ее опасности. Я не могу сказать, что мне нравится работа, но я признаю, что это один из постов в нашей великой борьбе, к которому я больше всего подхожу, и я намерен стоять на нем до тех пор, пока меня от него не освободят» [455].

О ценности Маклейна для советской разведки можно судить по количеству секретных британских документов, которыми он ее снабжал. Не говоря уже об оперативной ценности, потрясает их физический объем. Как показывают архивы НКВД, результаты его разведывательной деятельности с момента его поступления на службу в МИД в 1935 году по июнь 1940 года, когда он покинул Францию, занимают 45 коробок, каждая из которых содержит более 300 страниц документации. Это немалое достижение для 28-летнего молодого человека, учитывая, что в конце этих пяти лет он прошел всего лишь треть пути в своей активной и результативной карьере сотрудника советской разведки. Таким образом, чисто по объему результат, достигнутый Маклейном, был превзойден лишь «третьим мушкетером», хотя хранящееся в архивах НКВД досье Бёрджесса показывает, какую необузданную личность ввел Орлов в свою кембриджскую группу, когда санкционировал вербовку «третьего человека».

Гай Фрэнсис де Монси Бёрджесс стал героем мифов и легенд с момента сенсационного бегства в Москву в 1951 году. Он фигурирует как на страницах биографий его современников, так и в досье ФБР и, несомненно, в нераскрытых секретных архивах МИ-5 — личность невероятная и значительно более скандальная, чем могло бы прийти в голову любому беллетристу, отважившемуся набросать портрет шпиона. Бёрджесса сделали козлом отпущения, обвинив в том, что он был главным вербовщиком сети, согласно показаниям ее «четвертого человека» — Энтони Бланта, «пятого человека» — Майкла Стрейта и «шестого человека» — Джона Кэрнкросса [456]. Даже Филби в своих публичных высказываниях счел удобным назвать Бёрджесса вдохновителем кембриджской сети советской разведки. Предположительно он пользовался своей гомосексуальной ненасытностью и потрясающим обаянием ума для того, чтобы соблазнить десяток-другой приятелей и знакомых и сделать их агентами Москвы, мастерски прикрывая свое зловещее задание дебоширством, дыханием с чесночным запахом и грязью под ногтями [457].

На основе досье Орлова удалось, наконец, установить, что Филби был «первым», Маклейн «вторым», а Бёрджесс, вопреки многочисленным утверждениям, был вовсе не «первым», а «третьим человеком», влившимся в группу, которая стала одной из самых результативных советских разведывательных сетей. Однако те же документы показывают, что решение позволить ему присоединиться к первым двум было принято Орловым скорее по необходимости, чем по доброй воле. Причина его колебаний заключалась в том, что имя Бёрджесса стояло последним из семи имен, внесенных в список кембриджских знакомых, которых Филби рекомендовал как «потенциальных кандидатов» [458]. Согласно самому Филби, у него были столь сильные сомнения относительно пригодности своего ровесника по Тринити для секретной работы, что после имени Бёрджесса он поставил целых четыре вопросительных знака.

«Бёрджесс, конечно, очень убежденный человек, но по характеру он просто „enfant terrible"», — предостерегал Филби Орлова [459]. Это было слишком мягко сказано. В начале 30-х годов любой человек в Кембридже мог бы предупредить Орлова, что Бёрджесс пользовался такой дурной славой, что любой контакт с ним поставил бы под угрозу безопасность тайной организации. Тем не менее, как покажет жизнь, и Орлов, и занимавшиеся тем же, что и он, люди из британской разведслужбы считали полезным эксплуатировать талант этого интригана в стиле Рабле.

Внешне по-мальчишески привлекательный, с глазами и шкодливостью терьера, он вовсю прожигал жизнь. Бесстыдный гомосексуалист и демонстративный коммунист, Бёрджесс сделался героем кембриджских левых, организовав забастовку обслуживающего персонала Тринити-колледжа и пользуясь своей машиной как тараном во время студенческих демонстраций. Как это свойственно многим распутным людям, его главным оружием было необычайно сильное, покоряющее окружающих обаяние в сочетании с блеском ума и способностью иметь на все готовый ответ.

Горонви Рис, учившийся в Оксфорде в одно время с ним, который не был гомосексуалистом, но с которым Бёрджесс пытался заигрывать, прежде чем начать использовать его в интересах советской разведки, описывал Бёрджесса как «некое подобие Фигаро по характеру, всегда предприимчивого и готового услужить другим, чтобы затем манипулировать ими в собственных целях» [460]. Бёрджесс, не зная меры, имел пристрастие к общению с друзьями, а также к сексу, политике и выпивке. Его неразборчивость в случайных мужских связях дает основание предполагать, что он стремился подавить в себе горькое чувство собственной мужской сексуальной неполноценности. Он любил рассказывать, что его извращенность является результатом психологической травмы, полученной в детстве, в возрасте 11 лет, когда ему пришлось извлекать свою истерически рыдающую мать из-под трупа отца, у которого случился сердечный приступ во время полового акта [461]. Это была настолько типично преувеличенная попытка самооправдания, что было любопытно обнаружить, что он никогда не упоминал об этом факте на собеседованиях в КГБ.

Его биографические данные говорят о том, что Бёрджесс родился в 1911 году в семье кадрового морского офицера; после смерти отца, наступившей в 1925 году, мать снова вышла замуж. Ее вторым мужем был отставной армейский полковник по имени Джон Реталлак Бассет, который азартно играл на скачках и в случае выигрыша щедро одаривал пасынка, быстро сообразившего, каким образом можно манипулировать взрослыми в своих интересах. Бёрджесс заслужил репутацию не по летам начитанного и смышленого ученика в Итоне, который все еще пользовался славой самой знаменитой британской школы-интерната, когда его мать решила, что он должен завершить свое образование в Дартмутском военно-морском училище. Впоследствии он сказал в КГБ с присущим ему отсутствием скромности, что он считал себя «слишком умным», чтобы служить на флоте. Пожаловавшись на ухудшение зрения, он добился отчисления из Дартмутского училища и возвратился в Итон. Оттуда в 1930 году он перешел в Кембриджский университет, затаив глубокую злобу на правящую элиту Итона, которая отказалась избрать такого скандально известного сексуального извращенца в общество школьных старост, известное под названием «Поп». В Тринити-колледже Бёрджесс занимался историей и сдал с отличием первую часть экзаменов, хотя три года спустя провалил испытания, и сочувствующему ему наставнику колледжа пришлось, чтобы «спасти престиж», раздобыть ему справку о болезни. Получение «утешительной» степени не давало ему отличий, но позволяло продолжить университетское образование в качестве аспиранта, занимавшегося исследовательской работой, и одновременно оплачиваемого методиста по истории [462].