Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944

Вскоре после этого состоялась наша вторая встреча, на которой присутствовали Каплер и его адъютант. Каплер был очень благодарен мне за то, что я доверил ему дело, столь импонировавшее его хитрой натуре. Через два дня в дом Чиано вошел один из сотрудников полицейского атташе, одетый в штатское, с огромным букетом цветов в руках, который он собирался вручить хозяйке дома. На самом деле он должен был наполнить вместительные карманы своего плаща различными мелкими ценными вещичками, которые Чиано во что бы то ни стало хотели забрать с собой.

Ранним утром 23 августа в самом центре города, столь же враждебного графу, как и его немецким спасителям, началась операция по его вызволению.

Как всегда бывает в таких случаях, главное препятствие представляли охранники, хотя они и были набраны из рядов королевских карабинеров, которые обычно вели себя очень спокойно. К счастью, дело происходило в Италии, и даже часовой, охранявший дом Чиано, не смог устоять против чар горничной Эдды, которая увела его в ближайший парк с явным намерением соблазнить.

Итак, карабинер и горничная удалились, а Эдда с детьми отправилась на утреннюю прогулку, взяв с собой гораздо больше вещей, чем обычно. В доме остался один Чиано. Наконец в точно назначенное время – а Каплер всегда славился своей пунктуальностью, – к дому, стоявшему на углу улицы, подъехала скоростная спортивная машина. Надев большие зеленые очки с затемнением, Чиано выскользнул из дома, который так часто открывал свои двери перед амбициозными дипломатами и плейбоями аристократического происхождения, перед элегантными женщинами и красивыми молодыми девушками. Графиня, подхваченная в это время другой машиной, встретила его во дворе Немецкого дома, где семья Чиано пересела в грузовик и отправилась на аэродром. Моцартовское настроение, охватившее всех во время побега, сменилось вагнеровской тоской.

Галеаццо Чиано последний раз взглянул на поле своего гольф-клуба из окна самолета. Не знаю, какие мысли теснились у него в голове, когда он смотрел на это поле, но вряд ли он думал о том, о чем нужно было задуматься на самом деле. Ведь тогда он ни за что бы не отправился во владения Риббентропа, своего злейшего врага, и Адольфа Гитлера, глубоко его презиравшего.

Бегство Чиано из Рима, его пребывание в Баварии, его встреча с донной Ракеле и самим Муссолини, страстные надежды и интриги Чиано – обо всем этом я вспомнил, узнав, что граф прилетел в Верону и был арестован там 2 ноября 1943 года.

Я не принимал участия в той мрачной драме, которая разыгралась под непосредственным руководством Муссолини. Никто на этот раз со мной не советовался, никто не передавал тайных записок. Рим был далеко, и гром пушек Южного фронта заглушил звук выстрелов, которыми был убит бывший любимец Рима. Его привязали к стулу и прикончили выстрелами в спину. Он умер благороднее, чем жил. Муссолини мог бы одним росчерком пера даровать ему жизнь, но он тоже был подвержен человеческим страстям. Быть может, в момент принятия рокового решения дуче вспомнил ту ночь, когда он метался, словно израненный, разъяренный лев, по полицейской казарме в Риме и кричал: «Ах, этот сорокалетний, этот сорокалетний!» Никто так никогда и не узнает, почему он не поддался страстным мольбам Эдды, своей любимой дочери, и не сохранил ее мужу жизнь.

Я хотел бы завершить рассказ о гибели Чиано заявлением о том, что немцы на этот раз оказались совершенно непричастными ни к его возвращению в Италию, ни к вынесенному ему смертному приговору, ни к его казни. Конечно, они могли бы спасти Чиано, но они не забыли, как он предал их в сентябре 1939 года.

Впрочем, все эти трагедии, не важно, с кем они происходили – с Чиано или с Чини, с расстроенными княгинями, голодающими прачками или «альфредиани», которых подвергали пыткам, – отошли на задний план, когда ранним утром 22 января 1944 года союзники высадили крупные силы в Анцио и Неттуно, находившихся всего лишь в одном-двух часах езды от Рима. Сразу же после этого меня поднял звонок из ставки Кессельринга – мне было велено немедленно явиться к фельдмаршалу. Мой разговор с ним продолжался гораздо дольше, чем предполагалось. Он окончился только тогда, когда я сумел убедить его, что мое место – в Риме, а не в его ставке. Сначала он был удивлен – даже возмущен, но очень быстро понял, что я прав. Он был одним из тех немногих немецких командующих, которые обладали политическим чутьем, и в этом отношении выгодно отличался от двух других фельдмаршалов, воевавших в Италии, – Роммеля и Рихтгофена. Он боялся, что высадка союзников приведет к массовому восстанию римлян, которые нанесут удар в тыл его весьма незначительной группировки войск. Я не разделял его опасений благодаря дружбе с моими старыми приятелями из Кампаньи. Они много раз говорили мне, что римляне не восстанут – они будут ждать, пока последний немецкий солдат не покинет город, а в воротах не появятся увешанные гирляндами цветов союзники, чтобы войти в него. И я поверил своим друзьям, поскольку хорошо знал римлян. Уж если они не поднялись 9 сентября, когда в окрестностях города начались бои, значит, не восстанут и сейчас. Они научились добиваться своего без бунтов и мятежей, сначала при цезарях, потом при папах, и жили своей собственной жизнью со времен великого Августа. Во время нашей утренней беседы я поручился за римлян, и фельдмаршал воспринял эту весть с облегчением, которое, однако, не разделяли его подчиненные.

Я оказался прав. Прошло утро, день склонился к закату, наступила ночь, а на улицах Рима царил воскресный покой. Гуляя по ним, я догадался, что его святейшество, как и я, молится, чтобы жители столицы не брались за оружие, а предоставили решение своей судьбы Богу. На улицах было спокойно, а римляне поглощали свои спагетти – на этот раз изготовленные из пшеничной муки, всего лишь с небольшой примесью ржаной. Я проехал по дороге, ведущей в Анцио, и то, что я увидел, а вернее, то, чего не увидел, чуть было не заставило меня пожалеть о тех гарантиях, которые я дал Кессельрингу. Даже я, глубоко штатский человек, был поражен, не заметив никаких войск, шедших в сторону Рима. Туда двигались только несколько измотанных немецких соединений, состоявших – за неимением лучшего – из солдат, которых выписали из госпиталей, где они лечились от последствий ночных похождений по улицам Вечного города. Вне всяких сомнений, одной из главных тактических ошибок союзников было то, что они сразу же не бросили все свои силы на захват Рима. По моим подсчетам, они могли бы быть на площади Святого Петра уже сегодня в полдень, благодаря чему война закончилась бы, по крайней мере на этом театре военных действий, на год или полтора раньше.