Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Я посещаю полевой госпиталь в зоне дивизии подполковника Паукера. Он переместился на передовую линию фронта и находится в Чернове. Операционную пришлось разместить за церковным алтарем, где висит красивый старинный норманнский крест, [32]почитаемый как святыня. Чувствуется, что над операционной витают какие-то магические силы. Я глубоко тронут тем, что хирурги оперируют в освященном месте.

Раньше это подразделение возглавлял умный, честный хирург. Его сменили и перевели в другое место. Почему? Может быть, старшему полковому врачу не понравилось то, что он выступал против прижигания.

Во время осмотра меня сопровождает врач-ассистент. Многое вызывает недовольство. Например, молодой хирург при ампутациях оставляет слишком много мягких частей тела и большие кожные лоскуты. В результате этого глубокие ткани начинают гноиться. Я обращаю его внимание на эту ошибку, но, кажется, он не хочет ничего слушать. Его сопротивление очевидно. Также он не проводит никакого вытяжения конечностей при переломах, а просто загипсовывает сломанные конечности без вправления. На вопрос о причине недостаточного оказания медицинской помощи он просто заявляет, что не умеет пользоваться имеющейся дрелью.

– Раз мы умеем, значит, и вы можете научиться, – возражаю я возмущенно и требую, чтобы он немедленно все переделал.

Создается впечатление, будто он настроен против меня. Что здесь вообще происходит?

После осмотра станций мы направляемся в общую комнату подразделения и встречаем там нового начальника. Во время разговора звонит телефон. Капитан поднимает трубку и представляется. Я ясно слышу голос доктора Паукера. От возбуждения он так вопит, что до меня доносится каждое слово. Паукер объясняет начальнику, что я в его госпитале не имею права никому приказывать. Без него ничего не предпринимать.

– Передайте профессору, что он обязан доложить мне о своем прибытии.

Итак, дело ясное. Не ожидал! Ситуация накаляется, поскольку то, что позволяет себе здесь господин Паукер, я никак не могу принять. Он подрывает мой авторитет в своих подразделениях.

Сразу понятно, в какое неловкое положение попали хирурги. Они оказались между двух огней и не знают, как себя вести. Они полностью находятся под диктаторской властью полкового врача. Как консультирующий хирург я не обладаю командной властью, но на мне, и коллегам это известно, лежит огромная ответственность. Борьба идет не на жизнь, а на смерть.

Расстроенный и обеспокоенный, я сажусь в автомобиль. Мы возвращаемся обратно в полевой госпиталь в Сцеливиштичах, чтобы переночевать там. На дорогах лежит глубокий снег, Густелю приходится прилагать много усилий, чтобы проехать.

За закрытыми дверями мой старший ответственный коллега, в конце концов, не выдерживает и выходит из себя. От него я узнаю все подробности о прижигании.

– Представляю себе, как это болезненно и мучительно для раненых.

Он сразу соглашается:

– Этот метод нам просто навязали, мы применяем его лишь в крайнем случае, когда в поле зрения появляется господин дивизионный врач. В противном случае по возможности избегаем. При большом наплыве раненых у нас даже не остается времени на прижигание, поскольку этот метод требует больших затрат времени. На опыте мы убедились в том, что поверхностного наркоза или наркоза средней глубины недостаточно, чтобы во время болезненного прижигания ран добиться необходимого расслабления и отсутствия реакции. Эфир применять нельзя, так как велика опасность возникновения пожара. Поэтому часто мы просто вынуждены использовать хлороформ, который нельзя применять на раненых.

– Я очень благодарен вам за вашу искренность, коллега. То, что вы мне сообщили, чрезвычайно важно.

Ввиду тяжелых оборонительных боев к месту прорыва стягивают войска. На севере нужно блокировать противника. В предрассветных сумерках я выхожу на улицу и стою на морозе у обочины, утопая в снегу. Мимо проходит срочно вызванный пехотный полк, который должен подключиться к сражению. Полностью закутанные люди смертельно измождены. Они еле-еле плетутся друг за другом, спрашивая усталым голосом: «Сколько до следующей деревни? Далеко еще?»

Сотни задают мне этот вопрос и проходят дальше, теряясь в снегу. Я не знаю, сколько им еще осталось, не знаю, куда они идут. Но монотонно отвечаю всем одно и то же: «Немного, приятель, скоро вы дойдете!»

В глубокой печали я отвожу глаза от этого безрадостного шествия и иду обратно в дом, к товарищам.

8 февраля. Мороз немного спал, наконец-то можно вздохнуть спокойно. Густель отвозит меня в штаб дивизии. Разговора с Паукером не избежать. Он расположился в небольшой бревенчатой избе. Я прошу, чтобы обо мне доложили, затем в сопровождении ординарца поднимаюсь по узкой деревянной лестнице наверх и захожу в его кабинет. Господин дивизионный врач сидит у себя за письменным столом. Я приветствую его. Он окидывает меня критическим взглядом, затем небрежно, подчеркнуто медленно поднимается и лишь тогда холодно отвечает на мое приветствие, очевидно, желая такими манерами подчеркнуть значимость и важность своей личности.

Какое-то время он смотрит на меня ледяным взглядом. Затем произносит картаво, не скрывая раздражения:

– Для начала хотелось бы выяснить один вопрос, господин капитан. Написав мне письмо, вы выбрали прямой путь, что абсолютно противоречит военным правилам. Вы должны соблюдать служебный порядок.

– Служебный порядок? Понимаю, господин подполковник, то есть военный порядок.

– А вы как думали?

– Я? Что ж, я думал иначе. В медицинских вопросах более уместным является другой путь: когда люди договариваются между собой, решая проблемы коллегиальным путем.

– Между прочим, – холодно возражает он, – у вас нет никакого права давать мне указания.

– Права нет, это верно, зато есть обязанность как главного хирурга-консультанта, господин подполковник. Попрошу не забывать об этом.

– Это вы так думаете, – продолжает нападать он. – Я не позволю вам чинить мне препятствия. Нравится вам это или нет – мне все равно. Я добьюсь своего. Я ученик Августа Вира, и у меня есть свои собственные взгляды.

Спокойно, только спокойно, думаю я про себя и отвечаю:

– Здесь вы дивизионный врач, господин Паукер. И не ваша задача – принимать решения относительно хирургических методов и требований. Тут вы не имеете никаких полномочий. Это мое дело, дело главного врача армии и инспекции медицинской службы. Позвольте сказать вам честно с глазу на глаз. Вы выдаете себя за ученика Августа Вира. Однако, чтобы иметь право называть себя учеником мастера хирургии, требуется нечто большее, чем военное командование в его клинике. И даже долгое время спустя вы вряд ли можете назвать себя хирургом в полном смысле слова.