Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Как правило, каждое лето я уезжала. в пионерский лагерь, иногда жила там по две смены. Сначала лагерь был на Оке, около деревни Чулково — бывшая дача князя Голицына. Это был белый кирпичный дом, в котором мы и жили. Когда туда приезжали, стены от комаров были темные, действенной борьбы с комарами не было, поэтому все мы ходили с волдырями и расчесами. Много купались в реке, вечерами жгли костер, пели песни. Потом лагерь построили на Свято-озере — здесь были деревянные бараки. Всегда ездили со своими наволочками от матрасов, их набивали сеном и спали. Имея сильный голос, я вместе с подругой Люсей В. была запевалой. В пионерлагере нравилось, но по дому скучала, и большим праздником был приезд матери или старшей сестры Аннушки. (Тоня рано, в 18 лет, вышла замуж.)

Хорошо помнится первая моя поездка из дома и тоска по нему. Мне тогда было лет семь, и меня отправили на родину отца в деревню Урюпино, за 35 км от дома, к его сестре тете Дуне (родители называли ее «Милая моя» за частое повторение этих слов). В доме были бревенчатые, чисто вымытые стены, чистые белые полы, вдоль стен лавки и такой же стол, около дома большой сад с яблоками. Но я страшно тосковала по дому, тихонько плакала в саду и рада была, когда меня обратно повезли на лошади в город. Помню, что шел целый обоз, и я лежала на телеге, укрытая пальто.

Утро 22 июня было теплое, солнечное. Студентки из нашей комнаты встали рано, чтобы занять удобные места в коридоре общежития: нужно было учить терапию — завтра экзамен. Хотелось скорее закончить год и ехать на два месяца в пионерлагерь работать врачами, попробовать свои силы, проверить знания. Сомневались, сможем ли правильно поставить диагноз, боялись пропустить острый живот, инфекционные заболевания. Несмотря на сомнения, настроение у нас отличное, много смеемся, шутим, быстро съедаем завтрак… и вдруг — война! Не верилось… Как же так, только что приезжал Риббентроп, у нас договор с Германией, что будет с нами, нужно ли учить терапию, наверное, мы должны сейчас пойти в военкомат и ехать на фронт медсестрами… Выступление И.В. Сталина слушали с большим напряжением, хотелось понять из его слов, как скоро кончится война, еще не верилось, что где-то разрушаются города, гибнут люди. С этого дня мы все повзрослели.

Через несколько дней появилась ясность: ребята будут переведены в Саратовскую военно-медицинскую академию, а мы будем продолжать учебу в Горьком. Сдав экзамены, поехала пробовать силы в пионерский лагерь Чулково — прекрасное живописное место на берегу Оки. Здесь, помимо врачебной, мне дали еще должность пионервожатой. Когда ходили купаться, то часто видели идущие вниз по Оке, в сторону Горького, пароходы, переполненные людьми, иногда пароходы останавливались у пристани, пассажиры выходили на берег, часто среди них можно было видеть хорошо одетых женщин — жен разных советских начальников, — их эвакуировали в Куйбышев.

Осенью мы были мобилизованы на рытье противотанкового рва за г. Бором — это в нескольких километрах от Горького. Работали лопатами, носили груженые носилки, а на ночь укладывались на пол в крестьянской избе по шесть-восемь человек в ряд. Болели руки, спина, однако жалоб не было слышно. Были сомнения, нужно ли в глубоком тылу делать такую тяжелую работу, неужели немцы придут и сюда? Когда похолодало, нас перебросили в Павлово, на мою родину. Здесь готовили огневые точки на Троицкой горе.

Вернувшись в институт, мы узнали, что общежитие взято под госпиталь, многих студентов расселили по частным квартирам, в том числе и я попала в дом, который не отапливался. Жить стало трудно и голодно. Пошла работать на ликероводочный завод, мыть бутылки — по две копейки за штуку. День был строго расписан. Утром институт, после обеда, с четырех до семи часов, работала на ликероводочном заводе, затем два-три часа занятий в библиотеке и в 10–11 часов вечера, иногда пешком, добиралась до Мызы — это не менее пяти километров. На заводе меня скоро перевели в бригаду, и я быстро и ловко наклеивала этикетки на бутылки с водкой — по конвейеру. Так прошло три месяца.

Однажды меня вызвали в комитет ВЛКСМ института и предложили преподавать санитарное дело в педагогическом институте, так как врача-преподавателя взяли в армию. После некоторых колебаний — смогу ли? — я согласилась. Мне дали пособие — папку с таблицами по анатомии. Папка была настолько больших размеров, что мне, имеющей рост 143,5 см, носить ее было очень неудобно. Когда я открывала дверь в класс, студенты сначала довольно длительное время видели эту папку и только потом меня, что вызывало на их лицах улыбки. Свой маленький рост я старалась компенсировать громким голосом, старалась быть строгой, требовательной, не допускала фамильярностей, ухаживаний со стороны великовозрастных студентов. В пединституте мне ежедневно выдавали 300 граммов белого хлеба, что очень помогало (суточная норма по карточкам была 400 граммов). Так я преподавала до госэкзаменов, которые сдала успешно.

14 июня 1942 года нас выпустили врачами. Безусловно, программа была сокращена: мы не проходили психиатрию, глазные болезни, болезни уха, горла, носа, зато много занятий было по хирургии, мы курировали раненых в госпитале. Через два дня после выпуска мы отоварили продовольственные карточки, заняли места в товарных вагонах и отправились на фронт. Настроение было хорошее. Девушки нашей комнаты общежития на ул. В. Фигнер, куда я с трудом перевелась, дали слово быть честными, храбрыми, выносливыми, трудолюбивыми и не влюбляться до окончания войны. После десятидневной строевой подготовки в Москве (в Тимирязевской академии) нам выдали вещевые аттестаты, по которым мы получили пилотки и платья защитного цвета, свое платье я два дня ушивала и подшивала под себя. От ботинок и обмоток я отказалась — очень большие, а другой обуви не было. Помню, что долго спорила, чтобы из вещевого аттестата вычеркнули обувь.

Распределили нас с Наташей Григорьевой в 19-ю стрелковую дивизию, которая стояла на Западном фронте в лесу, недалеко от города Гжатска (станция Уваровка). Доехав поездом до Можайска, мы затем на попутных добрались до медсанбата 19-й стрелковой дивизии, где нас встретил начсандив Спирин — небольшого роста, коренастый, средних лет мужчина, кадровый военврач. Он смотрел на нас с большим неудовольствием, на его лице было написано разочарование — видно, ждал не такого пополнения: вместо врачей-мужчин прислали детский сад. Начал он с предупреждения, что в армии много интересных мужчин, и если мы будем заводить романы, то он с нами расправится — отправит в штрафную роту. При этом вставил несколько непечатных слов, от которых у Наташи полились слезы из глаз, а у меня буквально отвисла нижняя челюсть, и я долго не могла закрыть рот. Ночевали в палатке, всю ночь слышались разрывы снарядов, было страшно и тоскливо, хотелось домой, увидеть мать и сестер, с которыми не удалось проститься — провожала меня только Валентина, самая младшая. Мы всю ночь не спали, думали о том, что с нами будет, сможем ли мы видеться друг с другом, чувствовали себя одинокими и несчастными… Ожидали не такого приема — ведь мы ехали в армию с большим желанием, хотелось делать полезное дело в такое трудное для страны время.