Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Утром на старой, дребезжащей санитарной машине без рессор начсандив повез нас в санчасти полков, которые размещались на расстоянии 700–800 м друг от друга. Полковой медицинский пункт, куда меня привезли, располагался в лесу на поляне, где рос небольшой кустарник и стояли единичные березы. Было несколько землянок, жердями огорожена территория походной кухни и землянка повара и развернута одна палатка медпункта, в которой справа простынями отделена перевязочная; слева от входа в палатку лежали носилки, в центре помещалась железная печка. В палатке находились несколько человек бойцов — легкораненых и больных. Врачи полка, их было трое, встретили меня хорошо, доброжелательно. Начальником санслужбы или старшим врачом полка был тридцатилетний мужчина с большой головой, улыбчивыми зелеными глазами и удивительно маленькими кистями рук. От всей его фигуры исходила доброта, уверенность в себе, спокойствие, и мне он показался очень симпатичным, хотя и некрасивым, к тому же он до войны окончил тот же Горьковский мединститут. Командиром санитарной роты был высокий, красивый юноша, блондин с ямочкой на выдающемся вперед подбородке, с серыми глазами и длинными загнутыми ресницами. При разговоре он широко открывал рот, растягивал слова. Коренной москвич, он неоднократно снимался на «Мосфильме» в массовых сценах, был буквально начинен юмором, хорошо, по-доброму подшучивал над всеми, копировал походки, имитировал речь. В его присутствии было всем хорошо. Мой коллега — младший врач полка (у меня была такая же должность) — Андрей Тимофеев был маленьким, полненьким, с розовыми щеками; он только что прибыл в полк из военной академии, говорил мало, отрывисто, имел привычку держать левую руку на портупее, вид у него был важный. В санроте было две девушки: Н.М., которая была в полку с начала войны, к моему приезду уже была награждена медалью «За отвагу», ходила с автоматом, и фельдшер Тамара — жена какого-то штабного начальника, она исчезала из санчасти часто и иногда надолго, о чем никто особенно не сожалел, так как Тамара не отличалась ни аккуратностью, ни деловитостью. Начальник по этому поводу неоднократно говорил: «Хоть бы ее от нас откомандировали».

В командирской врачебной землянке мне плащ-палаткой отгородили спальное место и предупредили, чтобы я не вздумала раздеться или разуться на ночь, поскольку всегда существует вероятность, что придется внезапно драпать, хотя дивизия стояла в обороне. С моим появлением у врачей начался буквально аврал чистоты. Врачи наперебой обращались к санитару-ординарцу Ершову с просьбой принести зубную щетку, мыло, чистый подворотничок. Потом Ершов неоднократно говорил мне: «Докторша, ты нас облагородила, до тебя мы по неделям иногда не умывались».

Через два дня начальник санроты повел меня для представления к командиру полка. Я вошла в землянку, приложила руку к правому виску, потом быстро закрыла лицо ладонью и тихим голосом сказала: «Младший врач полка явилась», — а в ответ услышала: «Вы что, привидение, чтобы являться? Выйдите и доложите по уставу». Я вышла и заплакала. Оказывается, нужно было сказать «прибыла» и не отнимать руку от виска, не загораживать лицо — это мне тут же разъяснил старший врач. Успокоившись, я пошла вновь и доложила по форме. Командир полка — кадровый военный лет сорока, с лицом, изрытым оспой, предложил мне сесть и рассказать свою биографию. Я что-то пролепетала про родилась, училась, окончила институт, при этих словах он ударил кулаком по столу, так что слетела гильза-светильник, и заявил: «Вот здесь вы окончите институт». Потом я часто вспоминала его слова — действующая армия научила меня выносливости, выдержке, дисциплине, научила объективно смотреть на мир.

Дивизия стояла в обороне, однако поступали единичные раненые. Помню, как один разведчик — красивый парень — умер у нас в санроте, его смерть меня потрясла, я проплакала украдкой целый день… Все время хотелось что-то делать, а работы не было. Увидела, что простыни, отгораживающие перевязочную, не первой свежести, сняла их, выстирала в речке и повесила сушить на кустики. Прошло буквально 5–10 минут, как прискакал на коне, вместе со своим адъютантом, командир полка и, страшно ругаясь, закричал: «Это кто демаскирует местность?!» Простыни немедленно были убраны, и последовала команда: построить санроту. Мы построились, командир полка скомандовал: «Смирно! Убрать животы!» Ездовой Брова, служивший еще в царской армии, так подтянул живот, что его грудь почти соприкасалась с подбородком, и комполка поставил его нам в пример, заявив, что назначает его зам. командира роты по строевой подготовке. Затем он приказал передышку, т. е. время между боями, использовать для обучения личного состава строевой службе и спецподготовки, больше бывать в ротах.

Нас, врачей, распределили по батальонам, и я много времени уделяла обучению бойцов стрелковых рот пользованием индивидуальным перевязочным пакетом, противохимическим пакетом ИПП-5, оказанию само- и взаимопомощи, накладыванию шин. Выдали личное оружие — я получила «наган», в барабане было семь пуль, носить его было тяжело и неудобно. Ш. по этому поводу шутил: «Ты бы еще 45-миллиметровую пушку пристегнула». Тренировались в стрельбе, мишенью, как правило, был котенок.

Стали появляться поклонники. Я заметила, что на прием больных уже не первый раз приходит юноша с большими черными глазами, который с обожанием смотрит на меня, а на вопрос, на что жалуетесь, отвечает: «Сэрдце болит». Как я ни прослушивала, никакой патологии не нашла и пожаловалась санинструктору: мол, чего он ходит, а та, посмеявшись, ответила, что я ему просто нравлюсь. Это был командир роты связи Цагарадзе — студент третьего курса Института стали. В первом же бою он погиб, очевидцы рассказывали, что, прежде чем упасть, он сказал: «Цагарадзе убит».

Иногда приходила Наташа, она еще больше похорошела, улыбка не сходила с ее лица. При первой же нашей встрече заявила мне: «Какая же ты, Тамара, счастливая, что некрасивая, а я уже просто устала от ухаживаний, признаний, подарков». Я ей посоветовала не давать повода к сплетням, быть строже, больше работать. Месяца через два Наташа вышла замуж за старшего врача полка, но недолго они были вместе, скоро он поехал на курсы и в полк не вернулся.

Первый бой, в котором я участвовала, был бой за деревни Петушки и Барсуки. После артподготовки наша пехота пошла в наступление, а наш медпункт был завален ранеными. Работали все. Кроме старшего врача, который был на передовой — обеспечивал вынос и вывоз раненых в батальонных медпунктах и своевременную их доставку на ПМП. Раненых везли на повозках, несли на руках, на плащ-палатках, легкораненые шли пешком, многие были со жгутами. На полковом медпункте мы делали поднадкостничные анестезии, при переломах шинировали, вводили обезболивающие средства, противостолбнячную сыворотку, накладывали оклюзионные повязки и отправляли раненых дальше, в медсанбат, на любом транспорте и пешком. Я была поражена большим количеством раненых, тошнило от запаха крови. Раненные в живот просили воды, стонали, многие теряли сознание. Стиснув зубы, молча, слаженно мы работали, писарь А. Мымриков заполнял карточки передового района. Так за три дня вышел из строя весь личный состав полка, а также часть работников тыла, которым пришлось быть на передовой. На носилках принесли раненого капитана Свиридова — четыре сквозных пулевых ранения легкого. Он попросил меня взять его ремень на память о нем. Я смотрела на обескровленное серое лицо раненого, было ужасно жалко, что мы не сможем его спасти — внутреннее кровотечение, пневмоторакс, а квалифицированные хирурги работали только на следующем этапе эвакуации, в медсанбате. Свиридов до него не доехал…