Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

«мне Рим не понравился. Он все время за вами гонится.»

Запись Д. Самойлова: «Лондон очаровательно провинциален. Париж холодно красив». (Летопись. Стр. 688.) С такой восприимчивостью и таким свежим взглядом ей не предложило бы сотрудничество ни одно туристическое издание.

Воспоминания К. Риччо: <���…> Мы гуляли по вечному городу, но Анна Андреевна мало что в нем успела посмотреть. Она видела кафе «Греко», «Моисея» Микеланджело, была на площади Св. Петра во время папского благословения и была этим так потрясена, что в собор даже не вошла. (Летопись. Стр. 661.)

«Cafe» Греко. Автограф Гоголя. <���…> Старомодно и очаровательно. (А. Ахматова. Т. 6. Стр. 319.) Удивительно, что она имела в виду, называя римское кафе — впрочем, действительно открытое в восемнадцатом веке и одно из самых старых в мире — старомодным. Конечно, новомодные и ультрасовременные могли так ей поднадоесть в советском городе Ленинграде, что нечто старомодное вызывает уже и умиленное недоумение. Но не слишком ли строг ее вкус? Если же она в своей записной книжке щебечет, как туристка в самолете, для которой и римское кафе, и египетская пирамида, и безрукая статуя — все трачено молью, то тогда, со скидкой на приблизительность и незначимость слова, идея становится понятной.

Dé modé, вроде Марины Цветаевой.

1 декабря 1964 года. А.А. с И. Н. Пуниной выехала поездом в Италию.

31 мая 1965 года. А.А. в сопровождении А. Г. Каминской выехала поездом из Москвы в Англию. (Летопись. Стр. 682.) Сколько раз можно доехать до места заключения Льва Николаевича, когда ему в тюрьме (10 лет назад) разрешили свидание (только с матерью) — но маму поднимать ради двух дней нельзя. Очень слабое здоровье.

1965 год. 26 октября. Меня опять зовут в Париж. А что там делать?

27 октября. Завтра выяснится про Париж. Я бы в крайнем случае — полетела. (Записные книжки. Стр. 681.) На мероприятие, на которое не слишком заблаговременно (чтобы почтенная особа могла с большим для себя комфортом — и безопасностью для здоровья в преклонных годах — доехать на поезде) позвали.

В 1964 году Анна Андреевна совершила поистине историческую поездку в Италию, в Катанью на Сицилии.

Но Петербург оказался возвращенным ей.

Критические литературные оценки А. часто поражали своеобразием внезапного подхода: «Хемингуэй почему-то считается американским писателем. Но ведь это неверно. Он американец лишь по рождению, он почти и не жил в Америке (однако дольше, чем Анна Андреевна в Царском Селе) , и все, о чем писал, происходит в иных странах: в Париже, в Испании, на Кубе. (И. Метнер. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 447.) Но ведь это неверно — можно спросить у самого Хемингуэя, чьим он считает себя писателем. Впрочем, чужие, пусть и заинтересованного лица, мнения для Ахматовой ничего не значат, так — источник раздражения. Это — неверно. Не пускаясь в рассуждения о том, что за герой действует в Париже, в Испании, на Кубе, можно, по указке Анны Андреевны, пересмотреть свое отношение и к другим писателям: индийскому писателю Киплингу, лицу кавказской словесности Михаилу Лермонтову, действие всей прозы которого происходит на Кавказе, — ну новый Шота Руставели, а уж как назвать автора «Незнайки на Луне» — это она бы подсказала. С Хемом можно решить проще — Анна Андреевна упустила из внимания «Зеленые холмы Африки» — вот пусть будет великим африканским писателем.

Луна с правой стороны, но ущербная и страшная.

Его страшная сжигающая любовь… (к ней, Ахматовой). (А. Ахматова. Т. 5. Стр. 100.)

Их много, и они очень страшные (стихи Гумилева об Ахматовой). (А. Ахматова. Т. 5. Стр. 102.)

Так страшно, точно ваша поэма…

Страшный фон моей жизни и моих стихов…

Я увидела такой страшной северную Францию из окна вагона.

…песни пролетают по черному страшному небу…

Как все близко! — (и страшно…).

Это были черные тюльпаны,/ Это были страшные цветы…

Абсолютно чужая и страшная [ «Поэма без героя»]…

В Риме есть что-то даже кощунственное. Это словно состязание людей с Богом. Очень страшно!

Это как будто листки из дневника. Странно и страшно читать эти записи. Я не могу цитировать в журнале эти стихи.

Мне кажется, что я выдаю чью-то тайну. (В. Шкловский. Анна Ахматова.) Статья 1922 года. Красивой женщине подпевали с охотой. Всем уже тогда было страшно. Она стройна и странна — мужчинам только того и надобно. Это Пушкин, об уездной барышне. Ну а мы — столичные. Нас читать уже и страшно.

…что происходит из гулких и страшных недр моей поэмы… (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 592.)

А есть недра?

Люди вежливо молчат — выдавить из себя ничего не могут. Тогда она говорит сама. Об этом стихотворении: как-то в разговоре о нем А.А. <���…> призналась, что она сама его «немножко боится» (В. Виленкин, По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 604.)

Вам не кажется, что это очень страшная вещь (поэма, конечно) ? Мне всегда страшно, когда я ее читаю. (Н. Струве. Восемь часов с Анной Ахматовой. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 604.) Ну надо ж!

Как было страшно, когда Анна Андреевна болела тифом… И сейчас страшно, хотя она цветет, хорошеет и совершенно бесстыдно молодеет. (H. Я. Мандельштам Н. И. Харджиеву. Летопись. Стр. 363.) Прием подхвачен: когда нечего сказать (правду не скажешь), но нужно произнести что-то значительное, таинственное, гулкое, то и чуткие ученицы быстро осваивают прием. Страшно!

Летом 1961 года А А. познакомилась с Иосифом Бродским. Как будто она сказала о его стихах: «страшные». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 142.) «Страшные» — это, по-ахматовски, значит — «хорошие». У нее все страшное — музыка Шостаковича (Все прямо так и говорили — страшная, как моя поэма), ее стихи, ее жизнь, любовь Гумилева, его стихи. Все это — хорошее. Стихи Блока — не страшные, он — тенор. Пастернак пишет «о погоде», чего бояться-то! Марина Цветаева — тон рыночной торговки. Базар, гулянка, веселье. Что страшного она знает о жизни?