Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Семейной травмой остается казнь Ханса Хермана фон Каттэ 16 ноября 1730 года; поваленное дерево дает новые побеги, и один из них — воспоминание о дне Кюстрина [276]. Тот был не первым Каттэ, которого обезглавили; с другим это случилось на пятьсот лет раньше на Рыночной площади Неаполя в свите Конрадина [277]. Один куст в саду Цольхова зацвел тогда красными розами, после того как до этого он цвел только белыми.

Мы вспомнили одно из утр в Цольхове: из Ратенова прибыли гусары; мы проскакали верхом через лес и луга, перепрыгивая рвы, до скромного дома, ворота которого были с двух сторон украшены изображением кошки. Завтрак в передней, стены которой густо покрывала богатая коллекция гравюр Ридингера [278].

Мартин: «Жизнь без лошадей я себе тогда представить не мог. Сегодня я даже о них не думаю».

Общий опыт; у меня аналогично складываются дела с охотой, войной, космонавтикой, утопиями, честолюбивыми целями, от которых я отказался. Сколько желаний осталось неисполненными! И какое счастье, что они отмерли, не придали жизни свою форму, не говоря уже о смысле. Чудовищный пример: скряга, чахнущий над своими сокровищами.

Об этом мысль греческого философа: в человеке всё снова и снова совершается мистерия смерти; ребенок умирает в юноше, юноша в мужчине, мужчина в старце.

Правда, он должен всё снова и снова возрождаться. И это тоже может пониматься только как предварительная ступень.

Есть побуждение, которое «витает в воздухе», следовательно, опирается не только на учение, пример и образец. Тогда действует не чередование, а параллельное сосуществование, одновременность. Новые формы возникают не благодаря контактам, а в различных точках, местах, частях света, возможно, на небесных телах. Здесь почкование, там непосредственное зачатие; семя проливается дождем. Последствия этого следовало бы исследовать — космически, палеонтологически, исторически, художественно-исторически и вплоть до моды.

Приблизительный растр дают физические данные: землетрясения, наводнения, ледниковый период. И потом знаки Зодиака. Можно предположить корреспонденции в изобретении письма, водоснабжения и городского строительства. Последовательность стилей в европейской и дальневосточной культурах за последнее тысячелетие была, кажется, не только относительной, в смысле Шпенглера, но абсолютно одновременной.

Целое как игра мысли, будто при игре в шахматы. В шахматах с доски снимают фигуры, здесь — факты. Речь идет не о реальных вещах. «Подразумеваются» не они. Не сумчатые, к примеру, животные Мадагаскара, Америки и Австралии. Антропологи, по меньшей мере, принимают в расчет то, что люди могли возникнуть одновременно в местностях, которые находятся так же далеко друг от друга, как сегодняшние раскопки. Время было зрелым. Морфологические типы автономнее анатомических. Летчик, разбойник, ныряльщик подчиняют насекомое, рыбу, птицу, человека своей топологии.

Космический полет, как все великие технические достижения, хотя и дал результаты, но еще больше принес разочарований. Мы вынуждены проецировать наши надежды на звезды, где есть жизнь, вплоть до Млечного пути и еще Дальше. На планетах нас ждало разочарование. Они лишены воды, которой на Земле в качестве исключения предостаточно. Данные анализа, похоже, подтверждают подозрение Ницше: жизнь, возможно, является лишь формой смерти, и притом очень редкой.

Так лучше понимаешь сущность научной и, в частности, естественнонаучной спекуляции. За ее неутолимой жаждой скрывается больше, чем любопытство; обход Луны, правда, содействовал знанию, однако, надежду развенчал. (Дополнение по поводу ревизии.)

Камиль Писсаро: «Бульвар Монмартр, впечатление ночью», 1897. Дополнительное название излишне, как, собственно, и основное. Яркое горение желтых огней на синем фоне. Несколько капель красного перца, наверно, уже перебор. Живописная сила взламывает мотив; бульвар уводит вверх, в неспокойное небо. Таким мог бы видеть море огней Верлен, сквозь густую пелену абсента. Бекман видел такие проспекты иначе, по-мексикански: первая мескалиновая волна.

Теперь во второй половине дня я иду дубовой рощей до группы скал, которая образует арену, и через Айсигхоф возвращаюсь. На этих участках, несмотря на «сплошные французские вырубки», еще преобладают лиственные деревья. Старые стволы попадаются реже, а древние исчезли совсем. Великан терпит только себе подобных; в Нижней Саксонии и на побережье Балтийского моря я видел еще насаждения, походившие на Римский сенат: собрание королей.

Владельца леса следовало бы обязать при каждой рубке щадить одного, неприкасаемого.

Начало зимы. За окном падает снег и тает на газоне — зеленое Рождество.

[…]

Приступил к чтению «Тамплиера» Джона Шарпантье, продолжение линии Барбе д’Оревильи — Гюисманс — Блуа. В красочных описаниях больших встреч с Востоком всё снова и снова натыкаешься на необъятный материал, собранный Хаммер-Пургшталем [279].

Прямо в начале, при упоминании депрессии, предшествующей крестовым походам в конце десятого столетия, подходящая для цитирования фраза: «Слез было недостаточно, требовалась кровь». Ей соответствует фраза Вольтера: «Плакали в Италии, во Франции же вооружались». Я полагаю, что большинству достаточно слез, прежде всего тем, кто отказывается от низкой мести; ликование, напротив, может перерасти в насилие, которое автоматически ведет к кровопролитию.

Девиз тамплиеров: «Один против трех». Шарпантье: «Рыцарство с его по-прежнему живыми учениями». Это было бы прекрасно; однако сегодня они представляются мне скорее примерами для самоубийц. В лучшем случае они ведут к «amour sans espoir» [280]Стендаля, если уж ты не собираешься пойти по следам Фуке. Мне кажется, это Гёте сказал о рыцарях Фуке, что они всё больше кажутся ему прусскими гвардейскими подпоручиками. Такие характеры можно было встретить в армии до окончания Первой мировой войны. Они исчезли с последними лошадями, шпагами, поединками и многим другим. К ним принадлежал Кёрнер, принадлежали воины Лютцова [281]. Кёрнера больше не читают, тогда как Клейст по-прежнему очаровывает. В нем вспыхивает архаическое; такие эксцессы, как в «Битве Германа» или в «Пентесилее», не позволил бы себе ни один рыцарь. Рыцарство, может быть, отмерло; архаичное, вневременное во все времена, сохраняет свою вулканическую силу.

Тысячелетний интервал заканчивается настроением конца света, апокалиптическими видениями, отчаянием в мировой пещере. Гностические страхи, надежда на мессию, звезда Вифлеема. Одновременно концентрация сил, за которой следует взрывное расширение. Imperium Romanum, путешествия Павла и апостолов, миграции вплоть до великого переселения народов.