Марианна Шаскольская - Фредерик Жолио-Кюри

Оба они не любили показывать окружающим свои страдания. Каждый старался держаться спокойно и ровно, как всегда. Силы обоих были подорваны нечеловеческим напряжением последних лет. Они оба знали, что их дни сочтены, не обманывали себя и не раз говорили об этом между собой. И, зная это, работали еще больше, еще напряженнее. «Только бы успеть кончить, только бы завершить Орсэ!» — повторяли они все чаще.

Дети Фредерика и Ирен продолжали их дело. Элен, окончив, как и отец, первой Школу физики и химии, тоже посвятила себя ядерной физике. Пьер занялся биологией, готовил диссертацию по фотосинтезу. Его увлекла любимая идея Фредерика: возможность непосредственного использования энергии солнечных лучей, энергии падающего на землю света.

Элен вышла замуж за внука Поля Ланжевена, соединив, таким образом, три знаменитые фамилии. По примеру своего отца Элен Жолио-Кюри-Ланжевен тоже стала членом Коммунистической партии Франции.

И была еще громадная радость, согревавшая сердца Фредерика и Ирен, молодившая их: внуки, дети Элен. Бегая взапуски с внучкой по аллеям Антони, забавляя малютку-внука, Фредерик забывал о своей болезни.

Они иногда говорили о смерти. Фредерик всегда считал, что Ирен переживет его. В его сознании просто не укладывалась мысль, что он может остаться один, без Ирен. Но ее состояние становилось все тяжелее.

17 марта 1956 года Ирен Жолио-Кюри, лауреат Нобелевской премии, член Всемирного Совета Мира, профессор Сорбонны и директор Института радия, академик пяти академий и доктор многих университетов, скончалась. Медицинское заключение гласило: «Она умерла от болезни крови, вызванной действием радиоактивного излучения, которому она подвергалась всю жизнь».

«Ирен — моя половина, — часто говорил Фредерик. — Ее боль — моя боль. Мы всегда вместе».

Они прошли вместе всю жизнь, всегда рука об руку. Теперь Фредерик остался один.

«Но надо продолжать работу. Один из нас уже ушел. Скоро за ним последует и другой. Наша задача будет выполнена, если мы сможем до ухода воспитать людей, которые нас заменят, продолжат то, что мы начали».

С сентября 1956 года Фредерик Жолио-Кюри, не оставляя своих прежних обязанностей, принял кафедру Ирен в Сорбонне и возглавил институт и строительство Орсэ.

В письме к академику Скобельцыну в начале 1957 года он писал:

«На мне сейчас лежат тяжелые задачи по управлению тремя лабораториями: Институт радия, кафедра ядерной физики и химии Коллеж де Франс и лаборатория атомного синтеза Национального центра научных исследований. Мы продолжаем строительство большого Института ядерной физики в Орсэ, близ Парижа. Сейчас мы устанавливаем синхроциклотрон на 150 мегаэлектроновольт и другие большие аппараты.

Здоровье мое понемногу улучшается, хотя я с трудом, как вы можете понять, прихожу в себя после постигшей меня потери моей жены. Но я надеюсь, что у меня еще хватит сил на два года, чтобы закончить начатое мною дело».

Илья Эренбург вспоминает: «Жолио сказал мне: «Ирен умерла от той болезни, которую мы зовем профессиональной: Теперь мы стали осторожнее, а в тридцатые годы…» Он помолчал и тихо добавил: «Все это нелегко».

Год спустя я был у него в Антони. Он показал мне сад, изумительную стену вьющихся роз, последние тюльпаны. «Ирен очень хорошо подбирала цвета тюльпанов. Прошлой весной они зацвели, а ее уже не было…»

Несколько минут спустя он добавил: «Мной овладела торопливость — хочется успеть что-то сделать…»

Он продолжал работать в лаборатории, и это были для него самые радостные часы, когда он сам с его исключительным умением ставил опыты, сам проверял новые гипотезы, сам наблюдал. Лучшим временем для раздумий он считал те часы, которые он проводил у смотрового окна камеры Вильсона, наблюдая, как заряженные частицы отмечают свой путь мельчайшими каплями тумана. «Временами, — вспоминает Альбан, — один из нас, его сотрудников, получал привилегию провести вторую половину дня вдвоем с Жолио в темной комнате, наблюдая за полетом частиц. В эти часы Жолио давал волю воображению, и такие встречи для большинства из нас были источником вдохновения».

Жить без лаборатории он не мог. Даже у себя дома, в Антони, он устроил маленькую лабораторию с фотокомнатой и с мастерской. В редкие свободные часы именно там, в домашней лаборатории, он провел серию опытов по определению содержания радиоактивных осадков в молоке, выясняя последствия экспериментальных ядерных взрывов в атмосфере.

Первый тяжелый приступ болезни печени свалил Фредерика еще в 1955 году. Он лежал тогда в старом мрачном госпитале Сент-Антуан в Париже. Ему запретили работать и читать. Жизнь без дела была для него немыслима, и он нашел себе новое занятие.

Он всегда любил живопись. В юности он пробовал сам рисовать, главным образом под влиянием старшей сестры, художницы. Потом бросил. Теперь снова взялся за кисть. Он много раз пытался запечатлеть вид из окна — старые стены, раскидистое дерево. За время пребывания в больнице Жолио-Кюри написал маслом ряд пейзажей и натюрмортов.

К своей болезни он относился как к опыту: наблюдал, контролировал, изучал. Он точно следил за анализами, составлял таблицы, строил графики. Он предлагал врачам новые методы диагностики, проверяя их на себе, как на подопытном кролике.

Он твердо знал, что его дни сочтены. Но он надеялся, что у него хватит сил закончить Орсэ.

Вскоре после смерти жены Фредерик Жолио-Кюри написал удивительные строки: «Каждый человек невольно отшатывается от мысли, что вслед за его смертью наступает небытие.

Понятие пустоты настолько невыносимо для людей, что они пытались спрятаться в верования в загробную жизнь, даруемую богом или богами. Я по своей природе рационалист, даже в ранней молодости я отказывался от такой хрупкой и ни на чем не основанной веры. Не раз мне привелось быть свидетелем ужасных разочарований, когда люди вдруг теряли веру. Но… Я хотел было сказать: но, черт побери, почему загробная жизнь должна протекать в другом, потустороннем мире? Думая о смерти даже в раннем возрасте, я видел перед собой проблему глубоко человеческую и земную. Разве вечность — это не живая, ощутимая цепь, которая связывает нас с вещами и людьми, бывшими до нас? Если вы позволите, я поделюсь с вами одним воспоминанием.

Подростком я вечером делал уроки. Работая, я вдруг дотронулся рукой до оловянного подсвечника — старой семейной реликвии. Я перестал писать, меня охватило волнение. Закрыв глаза, я видел картины, свидетелем которых был старый подсвечник, — как спускались в погреб в день веселых именин за бутылкой вина, как сидели ночью вокруг покойника… Мне казалось, что я чувствую тепло рук, которые в течение веков держали подсвечник, вижу лица. Я почувствовал огромную поддержку в сонме исчезнувших. Конечно, это фантазии, но подсвечник мне помог вспомнить тех, кого больше не было, я их увидел живыми, и я окончательна освободился от страха перед небытием.