Марианна Шаскольская - Фредерик Жолио-Кюри

Каждый человек оставляет на земле неизгладимый след, будь то дерево перил или каменная ступенька лестницы. Я люблю дерево, блестящее от прикосновения множества рук, камень с выемками от шагов, люблю мой старый подсвечник. В них вечность…» [8] Перевод И. Эренбурга.

И еще он говорил:

«Когда я умру, другие придут на мое место. Нет ничего богаче народа…»

В рабочем кабинете Ирен Жолио-Кюри, в свинцовом ящичке, хранились как величайшая ценность рабочие дневники, лабораторные тетради ее родителей. Три маленькие записные книжки в черных клеенчатых переплетах. Ясный, четкий почерк Марии Кюри перемежается с мелкими каракулями Пьера, видно, что Мария записывает цифры, а Пьер чертит график, или же результаты измерений записаны рукой Марии, а Сила тока помечена Пьером, который, по-видимому, находился рядом, наблюдая за тем же прибором.

Один начинает, другой дописывает. Черновые записи, ряд цифр, слово или полслова, обрывок фразы… График, расчет, снова цифры… Почти нигде нет заголовка, указывающего цель опыта. Очень редки фразы, поясняющие результат. Зачем? Ведь супруги Кюри понимали друг друга с полуслова.

Можно было поступить так, как это делают обычно историки: разгадать неразборчивый почерк, дописать слова и просто издать, дневники, быть может, снабдив их примечаниями. Это была бы солидная, красивая книга, и… она мирно покоилась бы на полках библиотек, никем не читаемая.

Ирен Кюри сделала иначе. «Если знать существо работы, учесть опубликованные статьи и перенестись мысленно в умонастроение ученого, обладающего познаниями той эпохи, можно достаточно хорошо восстановить ход исследований. Именно это я и попыталась сделать».

То, что выполнила Ирен, разбирая дневники родителей, — это тоже подлинный научный подвиг. Всю жизнь она занималась радиоактивностью. Трудно найти на земле человека, кто бы знал эту область лучше, чем она — автор учебников и сводок, руководитель Института радия, профессор, учитель.

Но чтобы «перенестись в умонастроение ученого, обладающего познаниями той эпохи», она как бы отрешилась от своих знаний. Ей надо было думать так, как думали Пьер и Мария пятьдесят пять лет тому назад. Ей надо было «забыть» о Резерфорде и Боре, об Эйнштейне и Ланжевене, о работах Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, о многих открытиях Марии и Пьера. Ей надо было смотреть их глазами, когда они еще только угадывали неведомый радий.

Сравнивая статьи, проверяя цифры, угадывая и расшифровывая, Ирен шаг за шагом восстановила путь, приведший к открытию радия. Вот самое начало. Ряд измерений: Мария Кюри проверяет разные вещества, не излучают ли они лучи Беккереля. (Хочется сказать: не радиоактивны ли они? — но ведь еще нет даже слона «радиоактивность».) Краткие, отрывочные записи: название вещества, сила тока в приборе.

Но вот записи как будто повторяются. Измерения уранита заполняют несколько страничек дневника. Почему? Записаны только цифры и названия приборов. Ирен расшифровывает: Мария Кюри обнаружила, что урановая руда испускает самое сильное излучение. Очевидно, прежде чем идти дальше, Мария тщательно проверяет приборы, меняя их один за другим: быть может, дело не в руде, а прибор вызвал ошибку? Прибор заменен, но результат тот же. «Измерения, посвященные проверке аппаратуры, показывают, что Мария Кюри была чрезвычайно заинтересована этим результатом», — заключает Ирен.

Измерения урановой руды… Уран и торий оказываются самыми (нет, не радиоактивными! Не забывать: ведь еще ничего не известно!), самыми излучающими.

Ирен замечает: исследуя окись тория, Мария и Пьер не обнаружили изотоп тория. Она знает: Резерфорд открыл его через два года. «Если бы эти опыты были более отчетливыми, вся дальнейшая ориентация работы могла бы измениться», — поясняет Ирен.

Новые кривые. Рукой Марии записано: «Температура 6,25°!!!!!!» Ирен поясняет: «Эта негодующая пометка Марии Кюри напоминает нам о том, что условия работы были далеко не комфортабельны».

Так, страничка за страничкой, слово за словом рассказала нам Ирен Жолио-Кюри в 1955 году волнующую повесть о подвиге ее родителей.

В те далекие годы, на заре атомного века, первооткрыватели радия не знали о действии излучения. Радиоактивная пыль носилась в их лаборатории. Сами экспериментаторы спокойно брали руками свои препараты, держали их в карманах, не ведая о смертельной опасности.

Дневники, лежавшие на их рабочих столах, столь густо насыщены радиоактивными следами, что и через пятьдесят пять лет они продолжают излучать; именно поэтому их хранят в ящике из свинца, не пропускающего радиоактивное излучение. Ирен и Фредерик никогда не дотрагивались руками до этих пожелтевших страничек: радиоактивные следы, сохраняющиеся десятки лет, могли бы остаться на их пальцах. Это не так уж опасно для человека. Но искусные пальцы Фредерика или Ирен, приблизившись затем во время какого-либо опыта к контрольным приборам, могли бы изменить показания: прибор обнаружит ничтожный след, оставшийся на пальцах экспериментатора от прикосновения к старым записным книжкам.

Уже после смерти Ирен однажды Фредерик снова вернулся к этим старым записным книжкам. Ему надо было отобрать листок для международной выставки по радиоактивности.

Осторожно, кончиком пинцета, он берет листки и подносит к счетчику Гейгера, соединенному с микрофоном. Он слышит мерное, ровное гуденье прибора, привычный звук лаборатории. Он подносит к счетчику чистый листок бумаги — конечно, гул не изменяется. Пробует листок из своего рабочего дневника — звук не меняется. Давно уже физики знают, как опасна радиоактивность. Они научились соблюдать все меры предосторожности.

Но вот к счетчику Гейгера поднесен листок из блокнота Пьера Кюри, и ровный гул сменяется шумом, чуть не грохотом. Листок излучает радиоактивность, листок как бы дышит ею, излучение действует на счетчик, показания счетчика переходят в звук — Фредерик как будто «слышит» Пьера Кюри.

Фредерику пришло в голову: но если столь сильна радиоактивность листка, то он должен действовать на фотопластинку так, как действовала когда-то урановая руда у Беккереля?

При свете на листке были видны записи, следы цифр, слова… Больше ничего… В темноте, конечно, они не видны.

В полной темноте Фредерик положил листок на фотопластинку, а затем проявил ее. И что же? На фотопластинке ясно выявились черные точки, пятна, полосы… Сколько их! Пластинка почти вся почернела.

Радиоактивные следы, невидимые глазом, подействовали на пластинку.

Но что это? Среди черных пятен ясно проявился отчетливый след — след пальца, державшего листок пятьдесят пять лет тому назад, пальца, столь часто касавшегося радиоактивных препаратов, что даже через полстолетия обнаружился его радиоактивный отпечаток.