Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

Поезд замедлил ход. Заскрипели тормоза. Вагон резко дернулся и остановился.

Мулланур выглянул в мутное окно и увидал все те же бескрайние, заснеженные поля вокруг. Мелькнул неровный свет фонаря. Показались очертания маленького станционного домика.

По проходу застучали чьи-то тяжелые сапоги. В купе, где сидел Мулланур, заглянуло усатое широкоскулое лицо с прищуренными, смешливыми, карими глазами.

— Местечка не найдется у вас? — спросил низкий добродушный голос.

— Милости прошу. — Мулланур подвинулся, давая место новому пассажиру. — Не скажете, что за станция?

— Шихран, — ответил вошедший, тяжело опускаясь на лавку рядом с Муллануром.

— Поселение, верно, чувашское? — спросил Мулланур.

— Да, чувашское.

— И сами вы, если не ошибаюсь, тоже чуваш?

— Угадали. А вы?

— Я татарин.

— Стало быть, соседи… Вы, видно, из Казани?

— Из нее, матушки.

— Я так и понял.

— А вам приходилось бывать у нас в Казани?

— И бывать, и живать.

— Уж не учились ли вы у нас?

— Нет, учился я в Симбирске. В Симбирской чувашской учительской семинарии.

— У Ивана Яковлевича Яковлева?! Зиаю, знаю его. Просветитель, создатель чувашской письменности и букваря. Он ведь и открыл вашу учительскую семинарию, ставшую национальной академией целого народа.

— Да-а, из стен нашей семинарии вышли первые чувашские писатели, композиторы, художники, мыслители, правоведы. Можно сказать, возрождение культуры чувашского народа началось с открытия этой самой семинарии, которая вначале называлась просто Симбирской чувашской школой.

— Так вы учитель! Смотрите-ка! А ведь у нас с вами наверняка найдутся общие знакомые. Вы Тимкки Тайра не знали?

— Как не знать, — обрадовался чуваш. — Да ведь мы с ним вместе учились! А потом он вдруг сорвался из Симбирска и отбыл в Казань…

Тимкки Тайр был тихий, задумчивый парень, чуваш, работавший в типографии. Мулланур часто с ним виделся на тех вечерах учащейся и рабочей молодежи, которые устраивал Хусаин Ямашев. Тимкки писал стихи на своем родном чувашском языке, печатал их в первой чувашской газете «Хьшар», и понимающие люди прочили ему славную поэтическую будущность. Но стихи его все реже и труднее проникали в печать. Причиной была их тематика. Тимкки писал о горькой, нищей жизни трудового народа. И все чаще в его лирику врывались страстные публицистические ноты, откровенные, прямые призывы к сопротивлению, бунту, революции. О том, чтобы публиковать такие стихи в легальной печати, разумеется, не могло быть и речи. И вот Тимкки стал одним из создателей тайной, подпольной типографии: с группой товарищей он решил выпускать вольную чувашскую газету. К несчастью, типография была выслежена полицейскими ищейками, Тимкки схватили и сослали в Нарымский край. Было это, дай бог памяти… да, как раз в том году, когда Мулланур кончил реальное училище. Стало быть, вот уже целых одиннадцать лет о нем ни слуху ни духу. Не иначе, погиб…

— Так вы, стало быть, знали моего друга Тимкки? — все не мог успокоиться сосед Мулланура. — Право, я так рад! Друг моего друга — мой друг…

— А вам что-нибудь известно о его судьбе? Жив ли, по крайней мере?

— Вряд ли. Был бы жив, я б что-нибудь о нем услышал. Одно могу сказать твердо: если погиб наш Тимкки, так наверняка славной смертью настоящего борца за народное дело. А скажите, не доводилось вам в Казани слышать о профессоре Никольском?

С профессором Никольским, первым профессором-чувашом, Мулланур не раз встречался, а однажды — это было уже сравнительно недавно — они с ним вдвоем даже сочинили обращение к учителям и учительницам, призывающее отстаивать политическую платформу Всероссийского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Обращение так и было напечатано в газете «Кзыл байрак» за их двумя подписями: за председателя губернской земской управы — профессор Николай Никольский, за члена управы — Мулланур Вахитов.

Случайный спутник Мулланура очень обрадовался, узнав, что Мулланур хорошо знает профессора Никольского и высоко ценит этого замечательного человека.

— Да, человек выдающийся, — радостно кивал он головой. — Я читал очень интереспое его исследование о происхождении чувашей и татар. Он считает, что оба эти народа происходят от одних корней.

— От волжских булгар?

— Да… Вам, я вижу, тоже зпакома гипотеза профессора Никольского?

— Нет, признаться на эту тему мы с ним не говорили. Не пришлось. И исследование, о котором вы рассказываете, я не читал.

— Немудрено, ведь оно еще не опубликовано. Я знакомился с рукописью. Но каким же образом тогда вы…

— Видите ли, — улыбнулся Мулланур. — Когда-то, лет десять тому назад, я очень увлекался всеми этими проблемами. Одпажды даже мы с друзьями предприняли поездку к развалинам города Булгар. Я беседовал там со стариками — татарами и чувашами. И меня, помнится, поразило тогда, что и те и другие считают эти развалины местом обитания своих далеких предков…

Найдя в Муллануре благодарного и заинтересованного слушателя, попутчик восторженно заговорил о чувашских пародных легендах, песнях и сказаниях.

— Вам не приходило в голову, что необыкновенная близость татарского и чувашского фольклора не может быть случайной? — спросил он.

Мулланур согласился, хотя и признался, что чувашский фольклор он знает не так хорошо, как татарский.

— Взять хотя бы знаменитую легенду о птице Кунгош… Ее-то уж вам наверняка приходилось слышать?

Да, Мулланур, конечно, знал эту прекрасную легенду о вечном, неумирающем стремлении людей к свободе, к свету, к правде.

Давно-давно, в древние незапамятные времена, рассказывает эта легенда, люди жили в степях. Повсюду вокруг простиралась безбрежная ширь. Лишь изредка возвышался невысокий холм, а за ним опять, доколе видит глаз, степь. Бескрайняя, широкая, вольная. И немудрено, что люди, кочующие по этим степям, вольную волю ценили превыше всего на свете. Ценили даже больше, чем самую жизнь.

И жила тогда в степи птица Кунгош. Такая она была красивая, что тот, кому хоть однажды довелось ее увидеть, уж вовек не мог ее позабыть. Только о том и мечтал, чтобы еще хоть разок взглянуть на ее необыкновенные огненно-золотистые перья.

Но не только дивная красота этой чудесной птицы привлекала к ней людские сердца. Птица Кунгош обладала волшебной силой. Человек, которому посчастливилось ее увидеть, мгновенно преображался. Он становился сильнее, добрее и мужественнее, чем был. У злых сразу пропадала вся их злоба. Завистливые тотчас же забывали гнетущую и томящую их зависть. Трус становился храбрецом, потерявший надежду начинал верить в счастье. И даже самый лютый человеконепавпстпик, увидав хоть краешком глаза прекрасную птицу Кунгош, испытывал вдруг прилив необыкновенной любви к людям.