Юрий Безелянский - 99 имен Серебряного века

Из партии Клюева исключили из-за его религиозных убеждений. Запретили и изъяли его поэму «Плач о Есенине» (1926) и начали планомерно травить как махрового реакционера и «барда кулацкой деревни».

Дирижер Николай Голованов в письме к певице Неждановой рассказал об одном вечере в декабре 1929 года, на котором Клюев читал свои новые стихи: «…Я давно не получал такого удовольствия. Это поэт с иконописным русским лицом, окладистой бородой, в вышитой северной рубашке и поддевке — изумительное, по-моему, явление в русской поэзии… Теперь его ничего не печатают, так как он считает трактор наваждением дьявола, от которого березки и месяц бегут топиться в речку. Стихи его изумительны по звучности и красоте… я чуть не заплакал в одном месте…»

В 1934 году последовал арест Клюева и высылка. В июне 1937 года снова арест, обвинение в создании монархической и церковной организации и расстрел. Клюеву исполнилось 53 года, но здоровье его было полностью подорвано из-за тяжких лишений и болезней.

Что остается добавить? В 20-е годы были написаны Клюевым поэмы «Мать Суббота», «Заозерск», «Каин», «Деревня» и так и не опубликованная при жизни «Погорельщина» (1927) — поэма пожара России:

Эсхатологические мотивы у Клюева шли по нарастающей. Одна из его последних поэм «Песнь о Великой Матери» (1930–1931) — где мать-крестьянка, «матушка-Россия», Матерь Божья и мировая душа, объединены в единый образ.

«Не жалко мне себя как общественной фигуры, — писал Клюев в одном из писем в конце 1935 года, — но жаль своих песен — пчел сладких, солнечных и золотых. Шибко жалят они мое сердце. Верно, что когда-нибудь уразумеется, что без русской песенной соли пресна поэзия под нашим вьюжным небом, под шум плакучих новгородских берез».

Это написано в мае 1933 года.

Серебряный век Короленко встретил после того, как провел 6 лет в тюрьмах, на этапах и поселениях, как политически неблагонадежный человек. Однако революционером писатель никогда не был и считал себя беспартийным писателем. Боролся против произвола властей за простого человека, его свободу и счастье, — это было смыслом его гражданского бытия. Короленко считал, что «человек живет не для того, чтобы служить материалом для тех или других схем… дорогаó его свобода, его возможное на земле счастье…».

Слово «счастье» — ключевое слово в системе жизненных координат Короленко. Калека из его рассказа «Парадокс» (1894) изрекает: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Конечно, вера наивная, но какая красивая!..

Первая книга «Очерков и рассказов» вышела в 1886 году, вторая — в 1892-м. В 1914 году вышло 9-томное полное собрание сочинений Короленко. Его рассказы «Слепой музыкант», «Без языка» и другие получили широчайшее признание читателей и были переведены на иностранные языки. В своих произведениях Короленко выступал как воспитатель. «Он воспитывает, потому что он добр, и его произведения могут служить школой жалости и любви. Он сострадательно и участливо относится к людям и даже тех, кто ему несимпатичен, пишет в мягких красках. Он осуждает злое дело, но не злого деятеля…» — так писал о Короленко в своих «Силуэтах» Юлий Айхенвальд, отмечая «особую внутреннюю вежливость» писателя.

С 1904 года и вплоть до его закрытия в 1918 году («журнал разгромлен…») Короленко — редактор и издатель «Русского богатства». Жил в основном в Полтаве. В революцию 1905 года, во время крестьянских волнений на Украине, в Первую мировую войну, в революцию 1917 года, в гражданскую войну Короленко занимал позицию демократа и гуманиста, возмущенного творимым вокруг злом и насилием. Резко выступал против гонений на евреев («дело Бейлиса»), против черносотенных расправ, ну, и, конечно, против большевистских репрессий, против арестов, грабежей и расстрелов.

Короленко оказался единственным из выдающихся русских интеллигентов, который не только не умел молчать, но громко протестовал — печатаю, публично. «Во мне вечная оппозиция», — говорил про себя Короленко. «Радуешься тому, — писал Бунин, — что он живет и здравствует среди нас, как какой-то титан». За глубоко отзывчивое сердце Короленко любили душевной любовью. Его называли «нравственным гением», «адвокатом слабых и угнетенных». В глазах всей русской общественности Короленко был «совестью» и «судьей».

По поводу книги Короленко «История моего современника» (над ней писатель работал 20 лет) Александр Амфитеатров воскликнул: «Благоухающая книга!» — и отметил, что много есть писателей «моднее» и «шумнее» Короленко, но он — зеркало русской совести, ибо «нет на Руси другого писателя, которому общество так любовно и твердо верило бы», «в котором полнее видело бы все хорошее, что есть в переживаемом веке» (1911).

Вот и Ленин в дореволюционные времена считал Короленко «прогрессивным писателем», а затем резко изменил о нем свое мнение. Брошюра Короленко «Война, отечество и человечность» (1917) вызвала бешенство Ильича и была объявлена «крамольной». «Буржуазный интеллигент! — в сердцах Ленин обозвал Короленко. — Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками!» Ну, а далее последовала печально знаменитая ленинская оценка интеллигенции вообще: «Г…о!»

В свою очередь Короленко написал несколько писем Луначарскому и пытался объяснить ему свою позицию неприятия «диктатуры штыка». «Вы ввели свой коммунизм в казарму…» — писал Короленко и выразил уверенность, что «рабочая Европа не пойдет вашим путем, а Россия, привыкшая подчиняться всякому угнетению, не выработавшая формы для выражения своего истинного мнения, вынуждена идти этим печальным, мрачным путем в полном одиночестве».

Короленко постоянно выражал протест, доказывал, спорил, гневался по поводу того, что творилось вокруг, но все это, естественно, не меняло положения вещей. Коллега Короленко по редакции «Русского богатства» Аркадий Горнфельд отметил, что «он — как говорил Ницше о Тэне — читает проповеди землетрясению».

Увы, это так. Старая истина: нет пророков в своем отечестве, хотя именно Владимир Короленко высказал горькое и пророческое наблюдение: «Мы, как государство, консервативны только в зле. Чуть забрезжит что-то новое, получше, гуманнее, справедливее, и тотчас гаснет. Приходит „новый курс“ и отбрасывает нас к Иоанну Грозному…» (1911).