Алекс Гольдфарб - Саша, Володя, Борис... История убийства

— Ты представить себе не можешь, какую кучу дерьма вывалило на меня мое семейство из-за этой поездки, — сообщил он мне с видом заговорщика. — Целый день звонят из офиса брата. Говорят про каких-то чеченских террористов. Я не вижу здесь никаких террористов. И что они привязались к Борису? Я им сказал, что он мой друг.

По выражению его лица было видно, что разгорающийся скандал доставляет ему огромное удовольствие.

К утру рижский скандал стал главной темой политического злословия в Москве.

— Путину было очень обидно узнать, что брат его “друга” имеет дела с Березовским, — цитировали газеты слова одного хорошо осведомленного комментатора.

А источник в посольстве США заявил корреспонденту “Москоу Таймс”: “Государственный департамент никоим образом не участвовал в организации визита и не играет никакой роли в пребывании этих двух частных лиц в Риге”.

Судя по всему, американское посольство в Риге сообщило то же самое латвийским властям, намекнув, что они могут поступать с Березовским по собственному усмотрению. В коалиционном правительстве разразился кризис. Премьер-министр Айгар Калвитис, колхозное прошлое и характерная внешность которого заработали ему в Латвии прозвище “Свинопас”, усмотрел в ситуации шанс расправиться со своим конкурентом — интеллигентным главой МВД Екабсонсом, который не стал арестовывать Бориса. Премьер обрушился на коллегу с обвинениями в безответственности. Через несколько дней, выступая по телевидению, Калвитис скажет, что Борис “представляет угрозу для государства и должен быть объявлен персоной нон грата… его визиты вызывают международные осложнения”. Президент Вике-Фрейберга поддержала премьера, заявив, что соберет по этому вопросу Совет национальной безопасности.

Утром 23 сентября стало очевидно, что далее испытывать судьбу в Латвии небезопасно, и двум приятелям пришлось в срочном порядке улетать в Лондон. Латвийский Совбез, собравшись на специальное заседание, внес Бориса в список нежелательных лиц. Разразившийся коалиционный кризис привел к отставке Екабсонса. Вике-Фрейберга так и не стала Генеральным секретарем ООН, зато Айгар Калвитис удостоился ужина в узком кругу с Путиным. А Белый дом наложил запрет на въезд Бориса и в Америку. Как сказал мне один высокопоставленный чиновник в Вашингтоне, которому я пожаловался на вопиющую несправедливость этого решения: “Боюсь, что до конца нынешней администрации Борису визы в Америку не видать”.

Нил Буш и Березовский в Риге.

“Ты представить себе не можешь, какую кучу дерьма вывалило на меня мое семейство из-за этой поездки. Целый день звонят из офиса брата!”.

Березовский в маске Путина в дверях лондонского суда. (Graeme Robertson/Getty Images)

“Это бьет по больному месту: мол, я в Лондоне что хочу, то и делаю, и тебе, Володя, здесь меня не достать!”

Михаил Ходорковский.

“В Книге рекордов Гиннеса возвращение Ходорковского в Россию, безусловно, должно было бы стоять в первой строчке раздела “Самые дорогостоящие ошибки” — эта обошлась в 16 миллиардов долларов, не говоря уже о потере личной свободы”.

Николя Фуке — опальный олигарх.

“Ваше Величество! Почему вы так со мной поступили? — Ты так и не понял? — удивился Людовик. — Да потому что я могу!”

В 1946 году Джордж Кеннан, архитектор “Доктрины сдерживания” СССР написал: “В основе невротического представления Кремля о мировой политике лежит традиционное инстинктивное чувство неуверенности в себе, страх перед более компетентным, сильным, лучше организованным обществом… Российские правители всегда чувствовали, что их власть не выдерживает сравнения с политическими системами западных стран”. По мнению Кеннана, внешняя агрессивность Кремля вызвана исконным русским комплексом неполноценности, и ее невозможно умиротворить жестами доброй воли.

Кеннан был провидцем, потому что одной аналитической статьей он вскрыл наивность тогдашних творцов западной политики, не замечавших этой глубинной агрессии российской власти. Сам Рузвельт, отправляясь на Ялтинскую конференцию, сказал: “Я думаю, что Сталин не хочет ничего, кроме безопасности для своей страны. Если я дам ему все, что он захочет, то, noblesse oblige, он начнет работать на благо демократии и мира”.

С похожей наивностью руководители Запада отнеслись и к новоиспеченному российскому лидеру, возникшему из ниоткуда в новогоднюю ночь в канун 21 века. Они думали, что будучи ставленником Ельцина, Путин разделяет его мечту: войти в клуб рыночных демократий на правах пусть и не полноценного еще, но подающего надежды участника западной цивилизации. Поэтому, когда стали поступать сообщения о зверствах российских военных в Чечне, разгроме свободной прессы и уничтожении введенных Ельциным институтов демократии, в Вашингтоне и Лондоне поначалу решили этого не замечать, надеясь, что традиционный прозападный импульс, исходящий от образованного класса, и чаяния новой элиты, осознавшей экономические преимущества свободы, возобладают над исконным российским варварством.

Но постепенно оптимизм остыл: стало ясно, что Западу в обозримом будущем цивилизовать эту страну не удастся.

Однако Россия была важна как экспортер нефти и газа и как хранитель советского арсенала оружия массового поражения, которое не должно попасть в руки террористов. И тогда западные лидеры стали относиться к Путину по принципу, который во времена холодной войны был не без успеха отработан на антикоммунистических диктатурах Латинской Америки: “Он, конечно, сукин сын, но он — наш сукин сын”. Но и тут их ждало разочарование. Это был отнюдь не их сукин сын.

Задиристость Путина по отношению к Западу неуклонно возрастала. Он напоминал Сталина, который неожиданно и без всяких провокаций стал проявлять враждебность по отношению к бывшим союзникам после Второй мировой войны несмотря на все попытки его умиротворить. Буш и Блэр, как в свое время Рузвельт, не могли понять, из-за чего Путин на них обижается, ведь им-то самим казалось, что они весьма благосклонны к застенчивому малорослому русскому президенту, которого Буш ласково прозвал “Пути-пут”. Чем больше Пути-пут огрызался, тем сильнее англо-американцы старались его задобрить.