Жан Жюль-Верн - Жюль Верн

Затем Жюль Верн подвергает анализу некоторые из наиболее известных новелл Эдгара По, в частности «Убийство на улице Морг», «Похищенное письмо» и «Золотой жук». Они слишком хорошо знакомы читателю, чтобы излагать здесь их содержание, хотя бы вкратце. Упомянем только, что автор статьи особенно восхищен «Золотым жуком». С подлинным наслаждением прослеживает он дешифровку знаменитого пергамента, на котором после подогрева выступило изображение черепа и какое-то сообщение, состоящее из нескольких строк цифр, без каких-либо промежутков между ними. И заканчивает он так:

«Такова эта новелла, любопытная, удивительная, возбуждающая в читателе интерес неизвестными доселе способами, полная наблюдений и дедукций высочайшей логики. Ее одной достаточно было бы, чтобы прославить американского писателя. На мой взгляд, это самая замечательная из «Необычайных историй», ибо в ней полностью проявляет себя тот литературный жанр, который мы теперь называем жанром По».

Добавим, что вкус французского писателя к криптограммам развился, по-видимому, под впечатлением этой новеллы.

Между прочим, исследует он и мало известный рассказ «Три воскресенья на одной неделе» (перевод Уильяма Л. Хьюза), где По доказывает, что неделя с тремя воскресеньями действительно возможна для трех человек. Первый предпринимает кругосветное путешествие в западном направлении и таким образом выиграет один день по сравнению со вторым, оставшимся в Лондоне. «Если же третий совершит такое же путешествие в таких же условиях, но в противоположном направлении, у него получится опоздание на один день. Что же получится у трех этих персоналией, собравшихся в некое воскресенье в месте, откуда они разошлись? Для первого воскресенье было вчера, для второго оно сегодня, а для третьего наступит завтра. Как видите, это очень любопытным образом выраженная космографическая шутка», — заключает Жюль Верн.

По тону этого очерка заметно, что идея Эдгара По увлекла будущего автора «Путешествия вокруг света в 80 дней», он вспомнит о ней, когда будет писать эту книгу.

Переходя к «Приключениям Артура Гордона Пима», Жюль Верн высказывает мнение, что этот роман, «быть может, более человечный по теме, чем «Необычайные истории», не выпадает благодаря этому из данного жанра». И он дает пространный анализ этого произведения, который мы здесь повторять не станем. Но так как значительно позже Жюль Верн под влиянием романа По написал своего странного «Ледяного сфинкса», где дается конец недосказанного американским писателем путешествия Пима, мы в нескольких словах напомним его наиболее существенные эпизоды.

Припомним страдания Артура Гордона Пима, спрятавшегося в трюме «Дельфина» при сообщничестве своего приятеля Августа Барнарда, сына капитана… Мятеж на корабле… истребление части экипажа… Барнард спасается благодаря покровительству Дирка Петерса, матроса необычайной физической силы… зловещая хитрость помогает Пиму, Барнарду и Петерсу избавиться от мятежников, за исключением некоего Паркера, перешедшего на их сторону. Затем идет мучительная одиссея четырех уцелевших на «Дельфине», с которого бурей сбросило мачты и который начинает давать течь. Ужасная сцена, когда, умирая от голода, потерпевшие кораблекрушение решают, что кто-то из них должен быть принесен в жертву, и бросают жребий. Судьба указывает Паркера, которого тотчас же убивает Дирк Петерс.

Барнард погибает от истощения. Подобранные наконец шхуной «Джейн Гай» оставшиеся в живых еще не пришли к концу своих испытаний. Вышедший в море ради охоты на тюленей капитан Гай решает разведать морской простор в направлении Южного полюса и останавливается на странном острове Тсалал, где туземцы, чернокожие с черными зубами, испытывают, по-видимому, ужас и отвращение ко всему, что белого цвета… Затем следует ужасная гибель экипажа «Джейн Гай», погребенного на дне оврага под многотонным слоем рыхлой и жирной земли, сброшенной на них дикарями. Единственные уцелевшие — Пим и Петерс — должны будут провести много дней в лабиринтах шахты, прежде чем им удастся захватить шлюпку и бежать с проклятого острова, забрав с собой туземца…

Затем оба они принимают решение плыть на юг и попадают «в какую-то неизвестную, диковинную область океана». Вокруг них творится нечто необыкновенное: «их засыпает дождем из пыли, которая, однако, тает, едва коснувшись воды», температура повышается. «Верхняя часть пелены пропадает в туманной вышине. Мы приближаемся к ней с чудовищной скоростью».

Вот последние страницы записок Пима, которые Жюль Верн цитирует полностью: «Оттуда несутся огромные мертвенно-белые птицы и с неизбежным, как рок, криком «Текели-ли!» исчезают вдали. Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятия. И вот в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты человеческая фигура в саване.

И кожа ее белее белого».

Жюль Верн завершает свою статью восклицанием:

«Так заканчивается это повествование. Кто его довершит? Человек, более дерзновенный, чем я, и более склонный углубляться в область невозможного».

Однако надо полагать, что Гордон Пим благополучно избег гибели, ибо он ведь сам публикует свою странную исповедь. Но смерть застигла Пима до того, как он закончил ее. По выражает сожаление об этом, но отказывается написать конец повествования.

Вот каково краткое содержание основных произведений американского писателя. Не зашел ли я слишком далеко, выдавая их за странные и сверхъестественные? А может быть, он на самом деле создал новый литературный жанр, порожденный (выражаясь одним из его терминов) обостренной чувствительностью его мозга?

Оставив в стороне непонятное в произведениях По, мы восхищаемся в них новизной ситуаций, обсуждением явлений мало известных, наблюдением над болезненными проявлениями человеческой психики, выбором своеобразных сюжетов, всегда оригинальной личностью его героев, их болезненным и нервным темпераментом и манерой уснащать свою речь странными междометиями. И несмотря на то что все у По необычно и невозможно, порой возникает правдоподобие, заставляющее читателя верить ему.

Да будет мне позволено теперь привлечь внимание к материалистической стороне этих повествований. В них никогда не чувствуется потустороннего вмешательства. По, видимо, не желает допускать его и претендует на то, чтобы все объяснять физическими законами, которые он при случае даже придумывает сам. В нем не чувствуется той веры, которую должно было бы породить беспрестанное созерцание сверхъестественного. Фантастику создает его холодный ум, если можно так выразиться, и этот несчастный человек к тому же апостол материализма. Но мне представляется, что это не столько вина его темперамента, сколько влияние чисто практического, промышленного общества Соединенных Штатов. Он писал, мыслил, мечтал, как американец, человек позитивного созерцания. Отметив эту тенденцию, мы можем восхищаться его произведениями.