Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

11 апреля 1962 года кубинский вопрос обсуждали на Президиуме ЦК, докладывал Министр обороны СССР маршал Малиновский. За последнее время Куба существенно укрепила вооруженные силы, они получили двенадцать сверхзвуковых истребителей МИГ-19, более тридцати МИГ-15, тридцать тяжелых танков ИС-2М, девяносто пять Т-34-85, пятьдесят самоходных орудий САУ-100, другую артиллерию: зенитную, противотанковую, пушки, гаубицы, минометы, не говоря уже о стрелковом вооружении. Сегодня кубинцы сильнее большинства стран Латинской Америки, но по сравнению с Соединенными Штатами… Выводы Малиновского прозвучали пессимистически. Договорились дополнительно отправить на остров катера с противокорабельными ракетами П-15, дивизион крылатых ракет береговой обороны «Сопка», десяток самолетов-торпедоносцев ИЛ-28, четыре зенитно-ракетных дивизиона, вооруженных ста восемьюдесятью 75-ми ракетами, теми, которыми сбили Пауэрса. Все это могло задержать вторжение, но не предотвратить его, нанести серьезный урон американцам, но не разгромить их.

14 мая отец отправился с давно запланированным визитом в дружественную Болгарию. И там Куба не шла у него из головы.

«Надо было что-то сделать, чтобы обезопасить Кубу. Но как?

Заявлениями, которые мы можем сделать в виде ноты или предупреждений ТАСС? Все это не очень действует… Подобные действия порой приносят даже вред… Если предупреждать впустую, то приучишь противника, что ты болтун…

Надо было предпринять что-то реальное. Меня очень занимала эта проблема».

В поисках решения отец думал на волнующую его тему непрестанно, днем и ночью, даже во сне. Обычно, в менее ответственных случаях, он охотно втягивал в свои раздумья других, делился сомнениями. Сейчас все держал внутри. Внешне отец, как всегда, был сама активность: выступал, интересовался успехами болгарских друзей, много говорил с Живковым. Но вдруг замолкал, и оставалось только догадываться, как далеко ушли его мысли. Возникшую паузу никто не решался нарушить, почтительно ждали «возвращения гостя». Беседа возобновлялась на прерванном месте.

По расписанию 17 мая предусматривался кратковременный отдых на берегу Черного моря в Варне. Протокольных обязанностей поубавилось, и отец кружил, петлял по дорожкам отведенной нашей делегации резиденции, то выходя к морю, то углубляясь в обширный парк.

Обычно он любил гулять в компании, сзывая всю делегацию, что-то рассказывал, кого-то выспрашивал. К этому сопровождавшие его лица давно привыкли.

Сейчас он проводил свободное время один, члены делегации разбрелись по разным углам, не желая беспокоить премьера.

Там на дорожках парка и родилась идея. Еще не проект, только идея, как можно попытаться спасти Кубу.

«Ездил я по Болгарии, а неотвязно сверлила мой мозг мысль: что будет с Кубой? Кубу мы потеряем? — именно с этой, кубинской темы начал отец диктовать свои воспоминания четыре года спустя после описываемых событий. — Все это решить не так просто. Очень сложно найти вот это что-то, что можно противопоставить Америке.

Я как Председатель Совета Министров СССР и секретарь ЦК должен был это решить так, чтобы не вползти в войну. Ума-то особого не требуется, чтобы начать войну. Дураки легко начинают войну, а потом и умные не знают, что делать.

Существовала и другая трудность: просто поддаться запугиванию со стороны США и перейти на словесную дуэль. В условиях классовой борьбы она мало что стоит. Тогда США объявили политику скалывания, то есть отрыва страны за страной от социалистического лагеря. Они нацелились их отрывать и подчинять своему влиянию, а так как капиталистическая идеология сейчас уже не особо привлекательна для большинства народов, то здесь они больше всего рассчитывали на силу, на военную силу.

Америка окружила Советский Союз своими базами, она расположила вокруг нас ракеты. Мы знали, что ракетные войска США стоят в Турции и Италии, а про Западную Германию и говорить нечего. Мы допускали, что, возможно, они есть и в других странах.

Я подумал: а что если мы, конечно договорившись с правительством Кубы, тоже поставим ракеты с атомными зарядами. Думалось, что это может удержать США от военных действий. Если бы так сложилось, то получилось бы неплохо: как формулировал Запад — равновесие страха.

Если мы все сделаем тайно, то, когда американцы узнают, ракеты уже будут стоять на месте готовыми к бою. Перед тем как принять решение ликвидировать их военными средствами, США должны будут призадуматься. Эти средства могут быть уничтожены Америкой, но не все. Достаточно четверти, одной десятой того, что будет поставлено…

Я ходил, думал, и все это созревало во мне. Я никому свои мысли не высказал, это было мое личное мнение, мои душевные страдания…»

Да, отец отдавал себе отчет в том, что США сделают все возможное, чтобы не допустить открытой, заранее объявленной и закрепленной договором, постановки ракет на Кубе. Выигрывает тот, кто лучше спрячет, обманет. Угрызений совести после происшествия с У-2 и лжи президента США у отца не возникало. Президент Эйзенхауэр преподал в этом деле ему наглядный урок. Долг платежом красен. К тому же обман совершался во благо, с целью защиты слабого от сильного, жертвы от агрессора.

Отец просчитался в другом. Он не раз повторял, что американцы окружили нас своими военными базами, угрожают из-за всех границ и мы имеем право на ответные действия. Но мы-то привыкли к этому окружению, как итальянцы привыкли жить на склонах Везувия и Этны, а жители островов Атлантического и Тихого океанов к регулярным набегам ураганов и тайфунов.

У американцев же ракеты под боком не могли не вызвать шока, крушения иллюзии абсолютной безопасности, замешенной на имперских традициях права вершить свой суд в прилегающих регионах. Последнее, правда, в те годы относилось к обеим сверхдержавам.

К этому необходимо добавить положения доктрины Монро, не допускавшей чьего бы то ни было вооруженного присутствия в Западном полушарии. Если все это суммировать, то нетрудно вычислить реакцию на появление наших ракет. Дело было не только и не столько в правительстве и президенте, главным действующим лицом становилась разъяренная толпа. Тут и аргументы, и разум оказываются бессильными.

В воскресенье 20 мая по дороге в Москву отец поделился своими мыслями с Громыко, входившим в состав делегации. Андрей Андреевич выслушал сообщение как обычно молча, пожевал губами и только после всех этих действий, свидетельствовавших о глубоком раздумье, поддержал. Он считал, что правительство США не пойдет на риск войны, повод для нее так же, как и в случае недавнего установления границы в Берлине, недостаточен. К сожалению, министр иностранных дел тоже не придал должного значения специфическому отношению американцев к окружающему их региону. А уж Громыко обязан был это знать. Не один год он провел в США, казалось, прочувствовал все нюансы национального характера.