Владимир Замлинский - Богдан Хмельницкий

Хмельницкий пригласил всех к себе на обед. Здесь уже были послы других правительств и среди них Василий Михайлов, которого гетман представил с особой учтивостью. Это сразу насторожило польских комиссаров. Но еще больше смутило их то, что Хмельницкий тут же за обедом начал зло подшучивать над коронным хорунжим Александром Конецпольским, князем Вишневецким, высмеивая их «и всех ляхов». И хотя гетманша Елена, которая радушно угощала своих соотечественников, как могла, старалась увести разговор, но ей это не удавалось.

После обеда растерянных таким приемом комиссаров распределили по квартирам в разных домах, чтобы они не могли без ведома гетмана сходиться и устраивать совещания. Это еще больше насторожило Киселя и все посольство.

На второй день комиссарский совет, чтобы задобрить Хмельницкого и его старшин, а также показать себя выше их, еще до начала переговоров решил вручить гетману булаву и знамя — знаки королевской милости. Когда спросили Хмельницкого, где будет происходить церемония, тот улыбнулся и сказал, что это можно сделать перед его домом на Шевской улице.

Поляки обиделись такому к себе неуважению, но старый Адам Кисель уговорил их не обращать на это внимания, «чтобы всего дела нам не испортить».

На площадь вышли около двенадцати часов утра. Впереди всех торжественно выступал с булавою, осыпанной сапфирами, ловчий Кшетовский, за ним Кульчинский с королевским знаменем — красным с белым орлом и надписью латынью «Иоганнес Казимирус Рекс», потом Кисель с королевской грамотой и другие члены посольства.

Хмельницкий ожидал их в кругу своих полковников, стоя под бунчуком. Вся площадь была полна народу. Были тут и послы других государств.

Когда Кисель подошел к Хмельницкому и начал проникновенно произносить приготовленную речь, его тут же перебил полковник Джеджелий, стоявший около Хмельницкого.

— Король как король, но вы, кролевята, князья, пакостите много. И ты, Кисель, кость от кости нашей, откололся, связываешься с ляхами!

Он хотел продолжать, однако Хмельницкий и другие начали его унимать, и Джеджелий, страшно недовольный, что ему не дали выговориться, махнул с досадой рукой и отошел за спины старшин.

Кисель после минутного замешательства, вызванного выходкой Джеджелия, вручил Хмельницкому королевскую грамоту, а другие — булаву и хоругвь, но гетман вместо благодарности резко произнес: «Зачем вы, ляхи, принесли эти цацки? Чтобы хитростью опять нас в неволю втянуть?»

Из дневника львовского подкомория Войцеха Мясковского с описанием поездки комиссаров польского правительства к Богдану Хмельницкому для переговоров: «Приняв то и другое (королевские знаки уважения. — В. З. ) довольно небрежно, Хмельницкий пригласил нас к себе в дом. Перед обедом е. м. произнес в приятных и отборных выражениях речь, изображая гетману, сколь велики дары, которых он желал и которые сегодня получил от короля: прежде всего — прощение всех его прежних дел и поступков, затем — свобода древней греческой религии, увеличение реестрового войска, восстановление прежних прав и свобод запорожских, наконец — командование войском. Будет справедливо, чтобы он, как верноподданный и слуга е. к. м., проявил благодарность за такие королевские милости, постарался предотвратить дальнейшие смуты и кровопролития, не принимал бы простых крестьян под свое покровительство, а внушал им послушание господам; а сам приступил бы к заключению с комиссарами договора. На эту речь е. м. воеводы Хмельницкий дал следующий ответ: «За столь великую милость, которой я удостоился через вас от его милости короля, за власть над всем войском и за прощение моих прежних проступков покорнейше благодарю. Что же касается комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, полковники и старшины далеко, а без них я ничего не могу решить и не смею…»

С этого времени дела королевской комиссии шли все хуже. Уже за обеденным столом, когда польские комиссары попытались представить события в Мозыре и Турове как ничего не значащие, Хмельницкий с гневом перебил их:

— Как ничего не значат? Разве ничего не значит, что льется кровь христианская, что войско литовское вырезало Мозырь и Туров, что Януш Радзивилл сажает русских на кол. А когда я послал туда несколько полков, он заявил, что за убитых христиан я будто бы угрожал уничтожить польских пленников, которых у меня много.

В разговор вмешался ксендз Лентовский, сказав, что все это быть может просто слухи. Федор Вишняк, полковник Чигиринский, крикнул к бешенстве:

— Молчи, ксендз! Все вы одним миром мазаны, и ваши ксендзы и наши попы. Думаешь, как вы всю жизнь народ дурите, так и другие неправду говорят? Выходи-ка во двор, я тебя научу уважать запорожских полковников!

Вишняка еле успокоили.

На следующий день, 11 февраля, было первое воскресенье великого поста, и все пошли в соборную церковь. Праздновали, и было не до переговоров.

12 февраля Кисель послал к Хмельницкому своего родного брата хорунжего Николая и ксендза Четвертинского, чтобы выяснить, когда будут переговоры.

— Завтра, завтра будет справа [80] Справа — дело. и расправа, — нетерпеливо отмахнулся от них гетман. — Видите, с венгерским послом кончаю беседу. Но скажу вот что: из вашей комиссии ничего не выйдет, через три-четыре недели быть войне. Одолею вас, ляхов. И не стращайте меня шведами — хоть бы их было пятьсот, шестьсот тысяч, не осилят они русской и запорожской силы. С этим и идите.

После такого унижения комиссары поняли, что ни о каком заключении мира и думать нечего. Теперь бы только возвратиться назад в целости. Но что их ожидает в Варшаве после провала миссии? И 13 февраля с утра опять отправляются Кисель с комиссарами к Хмельницкому.

В этот день воевода пустил в ход все свое красноречие, чтобы уговорить гетмана принять предложения короля. Он заверял Хмельницкого, что если ему нанесена обида, то польская сторона готова дать удовлетворение. Если Войско Запорожское обижено в своем числе и землях, то король обещает увеличить то и другое. Кисель убеждал Хмельницкого «оставить чернь, чтобы крестьяне пахали, а козаки воевали, чтобы реестрового войска было 12 тысяч или хоть 15, чтобы гетман лучше уничтожил неверных, чем христиан, а для этого пошел бы за границу».

По окончании речи Киселя гетман встал, расправил широкие плечи и так глянул на низенького, щуплого воеводу с реденькой рыжей бородкой, что тот, казалось, стал еще меньше.

— Пустые разговоры, — проговорил резко. — Было время обсуждать эти вопросы со мной, когда меня Потоцкие искали, гоняли за Днепром; после желтоводской и корсунской игры, когда был под Константиновом, под Замостьем и когда от Замостья шел шесть недель до Киева. Теперь уже времени нет. Вызволю из лядской неволи весь народ русский до Люблина и Кракова. Да поможет мне чернь вся, от которой я не отступлюсь, потому что рукой нашей движет правда.