Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

Жизнь Розалинды снова стала бесцельной. «[Она] сейчас ведет жизнь Вечного жида, — писала Агата Максу в ноябре 1942 года, — только что была в Лондоне проездом к Хьюберту». В январе 1943-го Розалинда получила административную должность. «На этой неделе у меня куча работы: инвентаризация, бесконечные бумаги с перечнями, консервированная еда, и все, что требуется на кухне, — писала она Максу. — И тем не менее у меня по-прежнему ощущение, будто мне нечего делать. Не могу понять, как люди находят себе работу в офисе целый день».

В мае Агата сообщила Максу, что Розалинда «нехотя выдала информацию о том, что в сент. ждет ребенка!! Я так счастлива… Вот скрытная чертовка, но я даже рада, что не знала об этом раньше». Агата на самом деле очень волновалась из-за беременности Розалинды. В ее письмах есть намек на случившийся ранее выкидыш (ну и сама Агата, как известно, потеряла ребенка). Агата и Розалинда вместе жили в Уинтербруке, потом переехали в Эбни, где ребенку предстояло появиться на свет. «Я буду испытывать такую благодарность Богу, когда дитя благополучно родится. Иногда (похоже, все матери одинаковы) я впадаю в панику… Знаю, это глупо, но ее линия жизни имеет излом на обеих ладонях, и время от времени я об этом вспоминаю. Это единственное, чего я хочу для нее, потому что знаю: с ребенком она будет счастлива». [359]

Мэтью родился 21 сентября и был «так похож на Хьюберта, что, с моей точки зрения, ему недоставало только монокля!». Агата пренебрегла премьерой «Десяти негритят» — «пьесы не имеют значения» — и отправилась в Эбни сразу же после генеральной репетиции. «X. позвонил и взволнованно спросил: „Она им довольна?“ — на что Розалинда велела ответить: „Скажи ему, что он великан. Слишком большой“. — „Она сильно намучилась? — спросил Хьюберт. — Буду молиться, чтобы у нее все поскорее прошло!!“ О, Макс, дорогой, я так счастлива! Спасибо тебе за твою помощь и любовь», — писала она, хотя неясно, в чем заключалась его помощь. Может быть, уделив столько внимания дочери и внуку, она просто почувствовала, что нужно вернуться к Максу. «Ты для меня — весь мир», [360]— написала она в конце письма; странная фраза, учитывая обстоятельства.

Между тем Макс сам писал письма Розалинде, причем отнюдь не в стиле «мистера Пупера», который он усвоил в отношении Агаты. С Розалиндой он шутил и чувствовал себя непринужденно, в этом была даже некоторая интимность. Он все еще был относительно молодым мужчиной — всего натри года старше Хьюберта Причарда. Теперь, когда Розалинда стала взрослой, невозможно было игнорировать тот факт, что возрастной разрыв между ним и его падчерицей и ним и его женой был почти одинаков. В 1940-м ему было тридцать шесть, Агате — почти пятьдесят, Розалинде — двадцать один, цветущий возраст.

Ее письма Максу напоминали письма дерзкой младшей сестры, они были полны поддразниваний насчет «тщеславия» Макса и его большой головы. «Я подумываю, не взять ли тебя в крестные отцы, но еще не решила», — писала она ему накануне рождения Мэтью (позднее решила, и Макс послал ей пятифунтовую банкноту с запиской: «Скажи мне, можно ли за раз потратить пятерку на Мэтью?»). Однако не следует переоценивать отцовские чувства Макса, хотя нельзя отрицать и того, что Розалинда для него много значила.

В 1941 году он писал: «На самом деле я тебе друг гораздо больше, чем можно предположить по тому, как редко я тебе пишу и как мало для тебя делаю… Беда в том, что тем, кто мне действительно дорог, мне трудно, действительно трудно писать, потому что я хочу сказать им то, чего не могу выразить. Но, будучи загнаны в такой чертовский тупик, мы должны вести себя по-человечески». [361]В 1942 году он снова признается в своей нерадивости («Ты говоришь, что обижена моим молчанием») и пытается загладить вину:

«Как бы давно я тебя ни знал, сколько бы ни спорил с тобой, ни критиковал тебя, сколько бы соли мы вместе ни съели, сколько бы ни ссорились, ни смеялись, сколькими мыслями ни обменялись бы и как бы благодаря тебе жизнь ни казалась мне все более и более волнующей… ты — одна из тех людей и вещей (потому что ты — штучка), которые я ценю и нахожу лучшим, что есть в жизни… Интересно, смущает ли тебя все это? Мне ужасно нравится смущать тебя, хотя сомневаюсь, что мне когда-либо это удалось. Моя привилегия. Дьявольское тщеславие. В том, предыдущем письме я ответил на твои подзуживания относительно моего тщеславия. Правда, не помню, что именно».

В конце письма он подпускает более покровительственную нотку: «Придерживайся в жизни своей философии и метафизического взгляда. Не бойся себя. Продолжай любить цветы и зеленые луга». [362]

В 1943 году уже Розалинда забыла послать ему «деньрожденное письмо» в мае.

«Может, я и не заслужил его, поскольку долго тебе не писал… Ты когда-нибудь обижаешься, если я тебе не пишу, или тебе все равно? Это напоминает один из наших давних споров. Дело в том, что я по-прежнему „сдвинут“ на тебе и думаю о тебе на удивление часто, почти каждый день!..

Как ты? Что чувствуешь, о чем думаешь сейчас? Предвижу твой притворный ответ: „Ни о чем“. Хотел бы я приехать и задать тебе хорошую взбучку. У тебя по-прежнему такое же неправдоподобно маленькое личико? Будешь ли ты когда-нибудь выглядеть хоть чуточку старше?.. Я всегда скучаю по тебе». [363]

Агату сильно удивили бы эти письма, ведь, вспоминая их жизнь в Гринвее, она напоминала Максу о том, как «вы с Розалиндой ссорились…». Сама Розалинда, похоже, относилась к Максу спокойно, как и почти ко всему остальному. Теперь она была занята мужем и ребенком, о которых Макс писал: «Рад был узнать, что у тебя будет детеныш. Поскольку ему предстоит наследовать от тебя и от Хьюберта, он должен получиться что надо. Представляю себе, как, родив, ты берешь его за загривок, как котенка, и не без удовольствия кладешь в ящик со ржавыми гвоздями…» Явление Мэтью на свет он называет

«лучшей новостью из дома за всю войну. Хотя почему надо торжествовать по поводу вхождения в мир еще одного несчастного младенца, искалеченного еще до рождения грехами родителей и истощенного их добродетелями, трудно сказать, и я уверен, что ты со своим вздорным и философичным взглядом на жизнь уже думала об этом… Я же испытываю благоговейный страх и радость, бог знает почему, но это так». [364]

Пока Макс занимался разглагольствованиями, Агата трудилась до изнеможения. Ей было непривычно не иметь должного штата прислуги; она не без удовольствия стряпала в квартире на Лаун-роуд, но здесь было совсем другое дело. «Мне нужна Карло или две — ишак, вот кто мне нужен!» Шарлотта работала для фронта и жила со своей сестрой в доме, предоставленном Агатой. «Нет, мне нужен только Макс… Да — хочу Макса. Но не могу получить его». [365]В доме на Кэмпден-стрит она приготовила все необходимое для приема молодой матери с младенцем. Мебель была отправлена в Лондон из Уинтербрука. «Некого нанять, чтобы сделали уборку или хотя бы помогли… От соды и мыла руки у меня — как терка для мускатных орехов, и колени воспалены, и спина болит… Я так устала, дорогой… Разумеется, вещи с Шеффилд-террас увозили в спешке — в результате ни одной целой». [366]Агата поселилась с Шарлоттой неподалеку, на Лэдброук-террас-мьюз, и каждый день «как на работу» приходила помогать Розалинде. Когда няню маленького Мэтью пригласили посмотреть «Десять негритят» Агаты Кристи, она сказала: «Я ее знаю, это наша кухарка».