Юрий Герт - Семейный архив

Мариша и Миша, сын Миркиных, до того не были знакомы, а тут, впервые увидевшись, как-то легко (впрочем, не без вполне понятной застенчивости) поздоровались, представляясь, то есть коснулись один другого похолодевшими, негнущимися ладошками, и, отделившись от взрослых, ушли немного вперед, по тропинке, виляющей вдоль дороги, между камней-валунов, выступающих из земли, и колючих кустов шиповника, на которых кое-где вспыхивали красные, розовые, желтые звездочки не ко времени раскрывшихся поздних, осенних цветков... Они оба учились в шестом классе, им было о чем поговорить, тем более, что и жили мы рядом, через дорогу. Идя позади, мы все четверо исподтишка любовались нашими детьми, — решительно перебирающей полными, крепкими ножками девочкой, ступающей по тропке-дорожке, и мальчиком — смугым, с густой, в мелких колечках, шевелюрой, с темными, серьезными глазами, он то следовал за Маришей по пятам, когда тропинка сужалась, то вышагивал сбоку. Так мы шли — за детьми... Справа, за шоссе, по которому время от времени проносились автобусы и машины, вздымался крутой горный склон, слева, внизу, в каменистом, прорытом водой ложе гремела и плескалась Малая Алмаатинка, и кто из нас мог подумать в тот день, что тропинка, по которой, чинно разговаривая, шли наши дети, выведет их за пределы не только Алма-Аты, но и той страны, где они родились, и проляжет через Вену, через Рим — за океан, в другую страну, на иной материк и приведет их в конце-концов к дому на Манхеттене, где с тридцать второго этажа по вечерам и ночам видна — не Алмаатинка, а бесконечная, стремительная, золото-огнистая река, состоящая из машин, бегущих по шестидесятой стрит...

Не знаю, о чем говорили женщины, Аня и Нэля, шедшие впереди, что же до нас с Володей, то мы шли немного приотстав и разговаривали о всякой всячине. И небо было таким синим, а горы такими четкими, а вокруг все так благоухало, что вопрос, который задал мне Володя, прозвучал, как всплеск камня, брошенного в спокойную, сонную речную гладь:

— А чем, скажите, вам не нравится советская власть?..

В самом деле — чем?..

Ответ мой мог показаться странным, особенно в такой лучезарный, наполненный еще летней истомой день...

— Когда я служил в армии, у нас в батарее говорили о сержанте, который порядком измывался над нами, будучи помкомвзвода: «Хороший парень, но имеет массу недостатков...» Я бы то же самое сказал и о советской власти: хорошая власть, но у нее имеется масса недостатков...

— Например?

— Например, мужа моей тети 38-м расстреляли, ее посадили, как «члена семьи»... Моего дядю тогда же арестовали, с тех пор о нем ни слуху ни духу... Я работаю в «Просторе», но он висит на волоске, его постоянно грозят разогнать, снять Шухова... У меня лежит и не известно, сколько еще будет лежать в столе «Лабиринт»... Мою «Лгунью» решили было издать, заключили со мной договор, набрали — и рассыпали набор...

Не знаю, как воспринял Володя мои слова. Он, как уже сказано, работал в университете, его ценили, он бывал за рубежом, в турпоездках в Англии, ГДР, где-то еще... И при этом любил «Таганку», «Современник», БДТ Товстоногова, любил романы и повести Трифонова, цитировал одно за другим стихи Бориса Слуцкого... Он был мне во многом близок и симпатичен, однако вряд ли мы полностью понимали друг друга...

— Значит, вы против?..

— Видите ли, я не против, но в несколько ином... Скажем, чешском варианте...

В последних моих словах заключалось немало ехидства. «Чешский вариант»... После того, как войска пяти держав осуществили свой в высшей степени «интернациональный» долг...

Володя кивнул, соглашаясь со мной. Он тоже был за «чешский вариант»...

Так мы шли, четверо, знакомясь друг с другом и мирно беседуя, впереди, в нескольких шагах — Аня и Нэля, дальше, еще в десятке шагов, — Мариша и Миша... Чем ниже, тем больше было по сторонам высоких, тонких, лениво плещущих листвой белоствольных берез... Порой встречались колючие заросли малинника и ежевики с уже подсохшими, скукожившимися ягодками... Вдоль шоссе стряхивал на блестевший под солнцем асфальт черные ягоды тутовник... Иногда мы останавливались, не выдержав соблазна, и забирались в царапавший руки кустарник, потряхивали нижние ветки тутовника, подбирая жирные черные ягоды, источавшие сладкий сок... Мы набрасывались на них все вместе, скопом, но потом, подчеркивая свою самостоятельность, дети, отделяясь от нас, уходили вперед, Миша шел не оборачиваясь, немного сутулясь, Мариша порой оглядывалась, тогда я видел ее широко распахнутые голубовато-серые, с жемчужным отливом глазки, странно похожие на глаза моей матери...

Они шли впереди, мы за ними, не предполагая, что впредь нам предстоит — и весьма, весьма далеко — за ними идти...

Что известно о предках Миши Миркина?

К сожалению, очень мало.

Мишин прадед Мейлах Миркин родился в местечке Бобре (нынешняя Белоруссия). Был он бедным ремесленником и очень религиозным человеком, придерживавшимся строгих еврейских традиций. У Мейлаха было три сына и дочь. Старшего сына звали Арон. Работать начал Арон рано, еще мальчиком его отдали минскому портному в ученики. Одновременно ходил он в хедер, читал и писал по-еврейски и по-древнееврейски.

Однако семья не могла дать Арону светское образование. К тому же во время гражданской войны Белоруссия сделалась весьма опасным местом для евреев, и в самом начале 20-х годов младший брат Арона — Абрам уехал на Урал и стал работать на сталелитейном воде. Он вызвал к себе Арона. В конце 20-х оба брата продолжали работать и одновременно учиться.

Арон Миркин вначале учился на рабфаке, потом закончил зубоврачебную школу и приобрел специальность дантиста. Он приехал в Оренбург к родственнице и здесь встретился со своей будущей женой Эсфирью.

Отцом Эсфири был Залман Шварц, он служил в армии, среди в предков были николаевские солдаты, которым, равно как их детям, позволялось жить вне черты оседлости. Он женился на Рахиль Лейбовне Гнесиной, чья семья какое-то время жила в Темирхан-Шуе, затем в Астрахани, затем в Оренбурге. Рахиль Лейбовна была дипломированной портнихой. Что же до Залмана, то он владел большим трехэтажным домом, который сдавал внаем квартирантам. Залман Шварц рано умер, что же до Рахили Лейбовны, то она прожила глубокой старости в семье своей дочери в Алма-Ате.

После окончания зубоврачебной школы Арон получил назначен в Кокчетав, женился на Эсфири и в 1931 году у них родился сын Вулф, а в 1939 — Лева. Арон работал дантистом, его жена была учительницей русского языка и литературы.

Вулф закончил Алмаатинский университет и, преподавая в нем вскоре стал кандидатом химических наук. Он приобрел глубокие знания в самых разных областях науки и искусства, к тому же стал полиглотом, владеющим несколькими языками. В 1959 году он познакомился с Нэлей, будущей своей женой.