Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Отчего ты так далеко? Ты не услышишь меня, когда последний раз произнесу твое имя. У меня даже нет твоей фотографии, чтоб поцеловать ее. Единственную вещь, ко­торую я от тебя имею, — это маленькая прядь твоих во­лос, которую я храню, как святыню.

Вот и все. Я не боюсь смерти, но мне тяжело умереть далеко от тебя, не увидав тебя в последний раз.

Прощай навсегда, я люблю тебя».

...Дуэль состоялась в семь часов утра на Крестовском острове. Николай и муж Марины, граф Мантейфель, разо­шлись на тридцать шагов. По сигналу Юсупов выстрелил в воздух. Его противник промахнулся и потребовал повторно­го выстрела, теперь уже с дистанции пятнадцати шагов. Юсупов снова выстрелил в воздух. Мантейфель прицелился и убил его наповал. До двадцатишестилетия Николаю не хватило шести месяцев жизни.

Вот как описывает Феликс Юсупов 22 июня 1908 го­да во дворце на Мойке:

«Утром мой лакей Иван вбежал ко мне: «Идите ско­рее, ваше сиятельство, случилось ужасное несчастье!»

Охваченный страшным предчувствием, я выпрыгнул из кровати и побежал к матери. На лестнице толпились слуги с искаженными лицами, но никто не отвечал на мои во­просы. Раздирающие крики раздавались из комнаты отца.

Я вошел и увидел его, очень бледного, перед носилками, где было распростерто тело Николая. Мать, стоявшая пе­ред ним на коленях, казалась лишившейся рассудка.

Мы с большим трудом оторвали ее от тела сына и уложили в постель. Немного успокоившись, она позвала меня, но, увидев, приняла за брата. Это была невыносимая сцена, заставившая меня похолодеть от горя и ужаса. За­тем мать впала в прострацию. Когда она пришла в себя, то не отпускала меня ни на секунду».

...Было что-то чудовищное в буйном июньском цвете­нии в Архангельском и черной процессии, что двигалась к мраморной усыпальнице. Ее отстроили совсем недавно, но и в страшном сне не могло присниться отцу с матерью, что первым под мраморный свод ляжет их сын.

* * *

Прошло лето. Осень. В тот год снег выпал рано, в но­ябре. Пора было перебираться в город, а Зинаида Ни­колаевна все не находила сил покинуть Архангельское. Феликсу она пишет: «Могила хорошо устроена, и впе­чатление такое же спокойное, светлое, утешительное!..» Княгиня зовет сына к себе. И понятно почему — с ги­белью Николая в ней поселился суеверный страх. Ей не­обходимо постоянное общение с сыном, и она пишет ему часто, делясь мельчайшими подробностями своей подра­ненной жизни... Всякий раз рука, привыкшая выводить: «Милые мои дети!», вздрагивает на строке «Дорогой мой мальчик». Отныне и навсегда Феликс останется самым близким человеком для княгини. Сын ответит ей тем же. Их духовная связь, общность вкусов сквозит и в боль­шом, и в малом. Зинаида Николаевна, например, просит сына, находящегося в Париже, выбирать для нее шляпки, туфли. Обсуждает, разумеется, и куда более важные проблемы, иногда, опасаясь перлюстрации, прибегает к иносказаниям, намекам, будучи уверенной, что сын ее поймет.

В мемуарной литературе не так уж много внимания уделено матерям. Как правило, они остаются в воспомина­ниях, а дальше их образы как бы отходят на второй план, растворяются, чтобы уступить место молодым подругам выросших сыновей.

В семье Юсуповых получилось по-иному. Кажется, в жизни младшего сына Зинаиды Николаевны не было женщины, которой бы он восхищался более, чем ею. Для Феликса Феликсовича-младшего мать — первый и са­мый надежный друг. Идеал нравственности и идеал эсте­тический. Уже будучи совсем пожилым человеком, он вспоминает то чувство восторга, которое вызывала у него красота матери, — чувство, не притуплявшееся никогда. Вечно молодая, прекрасная, она стояла у него перед гла­зами: «Особенно я помню платье из бархата абрикосово­го цвета, дополненное соболем... Чтобы дополнить этот туалет, она выбрала украшение из бриллиантов и черного жемчуга».

Похоже, для Феликса навсегда осталась загадкой неж­ная и неизменная привязанность его матери к отцу. По мнению сына, его родители были полной противополож­ностью друг другу. Более того, молодой князь считал, что, если бы Зинаида Николаевна не отошла в семейную тень ради мужа и детей, ее ждало бы большое общественное будущее. Она же определила свое место раз и навсегда, не ища, не мучая себя, не мучая никого, не желая ничего большего.

Зинаида Николаевна всегда рядом с мужем. Она едет туда, куда требует его служба, терпит его знакомых, ей неинтересных, она снисходительна к характеру Феликса Феликсовича, по-солдатски прямому, порой резкому, не без чудачеств. Человек, для которого служба прежде и превыше всего, князь Юсупов-старший начисто лишен той романтической жилки, которая так смягчает неизбежные тернии любого супружества.

В Зинаиду Николаевну продолжали влюбляться. Ска­жу больше — ее не могли разлюбить.

Однажды в их особняке раздался грохот. Перепуган­ная прислуга прижалась к стенам. Прямо по паркету в княжеские покои влетел всадник на арабском скакуне. На глазах у всех он бросил к ногам Зинаиды Николаевны роскошный букет роз. Это был князь Витгенштейн, один из придворных витязей, мечта великосветских дам, по-прежнему влюбленный в очаровательную княгиню. Воз­мущенный муж запретил ему появляться в их доме. Но страсть лихого всадника, вероятно, и впрямь была нешу­точной. Много лет спустя, встретив уже взрослого Фе­ликса Юсупова, он долго всматривался в него и с какой-то сладкой мукой в конце концов сказал: «Боже, как вы похожи на свою мать!..»

* * *

Из тех княгинь Юсуповых, в летопись жизни которых мы заглянули, Зинаида Николаевна — воплощение храни­тельницы очага, матери, супруги. Тут не было никакого насилия над собою. Она, богатейшая женщина России, ти­тулованная красавица, не хотела для себя никакой особой судьбы, нежели той, какую выбрала сама. Ее добротой, тактом и сердечностью держался дом, где у всех были не­простые характеры.

Дом Юсуповых — это не только Зинаида Ни­колаевна, ее муж и дети. Это и слуги, гувернантки, учите­ля. Одним словом, то множество людей, отношения с ко­торыми волей-неволей определяли настроение в большом доме. И здесь, благодаря ей, было много человечности и благородства.

По воспоминаниям, к праздникам каждый человек под юсуповской крышей получал подарок. Причем было при­нято, что между слугами и их домочадцами гуляла специ­альная бумага, где каждый мог написать, что хотел бы по­лучить.

Однажды служивший у них молодой араб Али попро­сил в подарок «блестящую игрушку». Когда стали выяснять, что же это такое, оказалось, что он имеет в виду бриллиантовую диадему хозяйки, которую княгиня наде­вала, отправляясь на бал в Зимний дворец. Увидев ее однажды с диадемой на голове, Али, посчитав княгиню божеством, упал на паркет, и его никак не могли под­нять.