Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Мария Ивановна вспоминала, как однажды летом в деревне поспорила с Сашей:

— Дойдешь ли до церкви? Ежели дойдешь, я сто руб­лей даю. — Говорит, а сама посмеивается. Ночь хоть июльская, а тьмущая. Облака понабежали, ни луны, ни звезд. А Саша тут же:

— Иду, право, иду!

— Полно врать!

— А вот и посмотрим! Даете ли деньги, маменька?

— Даю, пострелиха!

После Мария Ивановна сыновьям писала да соседям рассказывала, какую дочка историю учинила. До церкви дошла и даже камушек положила на платок, чтобы ветер не унес.

Мать, правда, чуть ли не вдогонку человека послала, да только Саша на ногу быстрая. Он туда, она уже обратно...

И вот, когда Саше пошел девятнадцатый год, появился в Москве молодец, с которого все московские маменьки глаз не сводили: вот это жених! Красавец, наследник громадного состояния. И вправду молодой граф Николай Александрович Самойлов, как говорится, всем взял. Бла­годаря семейным связям он быстро продвигался по службе и в августе 1821 года, перед тем как появиться в Москве, был назначен флигель-адъютантом при государе. Водились за ним грешки: в карты поигрывает, в громких компаниях замечался, так ведь молодость!

Стали в московских гостиных замечать, что молодой граф глаз не сводит с Алины Римской-Корсаковой. И танцует с ней, и беседует, и в дом ездить начал: что ни вечер, то тут как тут. Каждый раз, уходя и прикладываясь к ручке милых дам, вздыхал — отпуск истекает, скоро возвращаться на службу.

Мария Ивановна покой потеряла. Алина то зардеется, как маков цвет, то сидит бледная, грустная. Видно, не вы­ходит у молодых решительного объяснения.

Все-то ночки подряд Мария Ивановна с боку на бок ворочалась и вставала, глаз не сомкнув, — как быть? На­конец решилась.

Как-то после ужина, когда Алина вышла из комнаты, подступилась она к Самойлову:

— Граф, я вижу вы так грустны...

— Ехать не хочется...

Он стоял у камина. Отблески огня играли на молодом лице. Самойлов, тихий и задумчивый, был так непереда­ваемо хорош, что Мария Ивановна невольно залюбовалась им. Она часто ловила себя на мысли, что порой совсем не по-матерински относится к ухажерам своих дочерей. Правда, ей уже на пятый десяток пошло, но женских ра­достей выпало, если вспомнить, с гулькин нос. С мужем они были далеки друг от друга.

— Я, дорогая Мария Ивановна, в вашем доме столько ласки увидел... Меня рано на казенный кошт отдали. Своего-то дома и не знал... Маменька у меня строга. Все говорила, что не мужское дело по теплым углам сидеть. Оно верно. Только к семейному очагу каждого человека тянет.

— Семейный очаг? Так за чем дело стало? Послушай­те, граф... Я хочу говорить с вами без всяких извивов. Ваше ухаживание за моей дочерью и доверие, которое вы сумели мне внушить, дает мне это право.

Мария Ивановна увидела, как фигура Самойлова на­пряглась. Он словно и ожидал, и боялся того, что услы­шит дальше. Она продолжала:

— Я хотела бы знать, чем это кончится... Я понимаю так, что вы человек с правилами, честный человек. Какие же ваши намерения насчет моей дочери? Любовницей ва­шей она быть не может... Мезальянса между вами и ней ни на волос нет.

Самойлов заговорил взволнованно:

— Нет, нет, конечно, нет! Я за счастье почел бы свя­зать судьбу свою с Александрой Александровной. Сейчас же бы! Но вы знаете, что у меня есть мать. Я не волен вполне. Мне надо к ней писать.

Лицо Марии Ивановны сделалось строго:

— Граф, вы должны были раньше думать о том, что делали, а не вносить несчастие в семью. К матери писать... Похвально! Вы добрый сын. Только и мои чувства поймите. Я вам божусь, что все это время покою не знала. Мне смерть грустно такой неприятный разговор иметь. Я доказала, что не интересантка. Трех дочерей выдала, богатства не искала, лишь бы они были совер­шенно счастливы.

— Верьте мне, я честный человек. Я напишу матери. Я постараюсь ее уговорить. Ваша дочь... Сердце мое от­дано ей и никому больше принадлежать не может. Ей, только ей, верьте! Неужели вы полагаете, что у моей ма­тери нет никаких чувств? Что она станет противиться моему счастью?

Мария Ивановна вздохнула: «Ах, милый мальчик! Что ты и впрямь влюблен в Сашеньку, это не диво. И писать будешь матушке — верю. Слезно умолять не гу­бить молодое счастье. Да достанет ли характеру? Госпожа Самойлова, видно, зарок себе дала женить сына на одной из Скавронских. Богатства, говорят, дают за ней горищу... Да в богатстве ли счастье! Я вот всю жизнь рублей не считала, одних крепостных, почитай, тысячи три будет, а иной раз подумаешь — как и не жила во­все...»

* * *

У графини Самойловой брови резко вскинулись:

— Что-о-о! Кого это вы любить изволите без материнского-то соизволения? Какая невеста? Римская-Корсакова? Не слыхала о такой. Вы, мой друг, не путаете ли чего, ча­сом? Так я напомню, как зовут вашу невесту. Юлия ее зо­вут. Юлия! Из Скавронских. И попрошу вас не называть здесь неизвестных и неугодных мне имен.

...В Москву к Римским-Корсаковым перестали прихо­дить письма. И хоть граф Самойлов не скоро сдался, Ма­рия Ивановна понимала, что случилось, — материнская воля переломила сыновью. Ослушаться же, видно, моло­дой орел, не решился: тут недолго и без наследства остаться.

Чтобы Сашенька не ждала да не мучилась, мать ей и сказала, что, мол, есть у графа твоего невеста.

И вот уж бедная Мария Ивановна ночи напролет про­сиживает у постели дочери, свалившейся в жесточайшей горячке...

А в Петербурге в конце концов объявили о помолвке фрейлины ее императорского величества графини Юлии фон дер Пален и флигель-адъютанта графа Николая Са­мойлова.

За Юлией давали миллионное приданое. В срочном порядке заново переделывался роскошный дворец, пред­назначенный для молодых. Сама императорская семья приняла участие в готовящемся бракосочетании. Свадеб­ный бал решено было устроить в императорской резиден­ции, в Павловске. К венцу жениха и невесту благословили император Александр I и вдовствующая императрица Ма­рия Федоровна. Свадебные торжества, на которые собра­лась вся знать, прошли с размахом.

Можно ли было предполагать, что супружеский ковчег ослепительно красивой пары даст крен, едва отчалив от берега? Наверное, можно. Если знать, что жениха слиш­ком настойчиво подталкивала к алтарю материнская воля. Если вспомнить, что невеста происходила из рода Скавронских, где все женщины, как на подбор, отличались не­земной внешностью, но из которых упорно не получались хорошие жены.

* * *

Род Скавронских вклинился в русскую историю с того са­мого момента, когда Петру Великому приглянулась бой­кая, хорошенькая служанка пастора Глюка, которая из не­законных жен перебралась в законные и в конце концов стала государыней Екатериной I.