Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Говорят, она стеснялась своих худородных родственни­ков, но ее демократичный супруг-монарх вытащил их в Петербург, дав графский титул.

В свой срок сын графа Карла Скавронского и, стало быть, племянник государыни Екатерины I, Мартын Кар­лович, женился на родовитой и архибогатой Марии Ни­колаевне Строгановой. Одних крепостных душ она при­несла Мартыну Карловичу сорок тысяч. Немереные стро­гановские угодья в Сибири и на Урале год от года увели­чивали материальное благоденствие удачно женившегося графа Скавронского.

Он оставил о себе воспоминания как человек вовсе не алчный, чуждый накопительства, интриг и вообще жиз­ненной суеты. Мартын Карлович заботился о крепостных и старался облегчить их долю.

В завещании, составленном перед смертью, он писал: «...что касается до людей и крестьян, главное мое было попечение содержать их добропорядочно и не отягощать непомерною службою и поборами».

У супругов Скавронских был один сын Павел, родив­шийся в 1757 году.

В 1776 году графиня Скавронская овдовела и с девят­надцатилетним сыном перебралась в Италию, которую страстно любила. Здесь она жила почти безвыездно, не имея сил расстаться с лучезарным краем, где во всем и всюду царствовала гармония.

Эта непобедимая страсть к итальянским красотам пе­редалась и сыну Павлу Мартыновичу. Правда, всем ви­дам искусства он предпочитал музыку. Почитая себя ве­ликим меломаном и композитором, этот Скавронский прославился более как великий чудак. Современники пи­сали, что он «сочинял какую-то ералаш, давал концер­ты». В его доме полагалось говорить только речитативом. Слуги и лакеи подбирались голосистые и со слухом. Один приятным тенором докладывал их сиятельству, что карета готова. Метрдотель по нотам, написанным гра­фом, хорошим баритоном оповещал, что стол накрыт. Кучер же имел, как ему и полагалось, бас. Сам Скав­ронский отдавал приказания в музыкальной форме. Го­сти, приходившие в дом, забавы ради тоже пускались в вокальные импровизации.

Осенью 1781 года странный граф женился на Екате­рине Васильевне Энгельгардт. Она доводилась племянни­цею знаменитому екатерининскому фавориту, богатейшему вельможе Григорию Александровичу Потемкину.

Тот никогда не забывал свою родню. И вот дочери старшей сестры «светлейшего» Марфы Александровны прямо из деревни привезены ко двору императрицы. В это время Екатерине Васильевне шел только одиннадцатый год. Она была робка, напуганна, неловка, но пять после­дующих лет в Петербурге ее приободрили: дядюшка уве­рил, что она хороша, как Психея, и если окажется по­слушной, то никогда об этом не пожалеет.

Это были отнюдь не отеческие внушения мудрого род­ственника. Дело в том, что все пятеро сестер Энгель­гардт — Екатерина была старшею, — по впечатлениям современника, были «лица бесподобного, и во всех дя­дюшка изволил влюбляться. Влюбляться на языке Потем­кина значило наслаждаться плотью: любовные его интриги оплачивались от казны милостью, отличиями и разными наградами, кои потом обольщали богатых женихов и до­ставляли каждой племяннице, сошедшей с ложа сатрапа, прочную фортуну на всю жизнь».

Трудно поверить, что Павел Мартынович, как и про­чие женихи девиц Энгельгардт, клюнул на богатое прида­ное. Он сам был единственным наследником огромного со­стояния и, похоже, не знал ему счету. В частности, когда Екатерина Васильевна согласилась выйти за него, он на радостях подарил человеку, хлопотавшему по этому делу, три тысячи крепостных душ.

Вероятно, меломан и обожатель всего прекрасного пал жертвой необыкновенной привлекательности Екате­рины Васильевны. Она обладала той счастливой внеш­ностью, которая сама по себе способна отвергнуть любую мысль об отсутствии добродетели. Ангелы не умеют гре­шить, а Екатерину же Васильевну влюбленный в нее князь П.Д.Цицианов называл «ангелом во плоти». Мно­гоопытный Сегюр уверял, что «ее головка — это головка амура», а Державин, плененный небесным ликом Екатерины Васильевны, говорил, что она «магнит очей» и «заря без туч».

Екатерина Васильевна Скавронская

Невозможно назвать эпоху, когда мужчины не попада­ли бы в капкан подобных «ангелов во плоти» и «магнитов очей». Почему бы и Павлу Мартыновичу не оказаться там же? Он пошел дальше воздыхателей юной красотки. Он женился. Женился, хотя, конечно, не мог не слышать, каковы были истинные отношения дядюшки с Катей.

Эти отношения постоянно оставались предметом об­суждения и пересудов. Предположения строились самые смелые. Французский дипломат М.Д.Корберон в своем дневнике от 24 сентября 1780 года незадолго до шумной свадьбы Павла Мартыновича записал: «...маленькая Ека­терина Энгельгардт, теперешняя фаворитка Потемкина, как думают, беременна». Дело, видимо, обошлось, и свет­ские всезнайки не без ехидства отметили, что «дядюшка благословил счастливый брак».

...Свадьбу обставили с необычайной пышностью. Тон задавала императрица — она сама убрала невесту к венцу. Катенька сгибалась под тяжестью фантастической цены украшений. Жених приехал венчаться в карете, украшен­ной стразами. Участвовать в великолепном действе были приглашены самые близкие к трону люди.

После венчания начался грандиозный бал в Аничковом дворце. Люстры сияли, скрипки пели, хор славил моло­дых, а шестнадцатилетняя Катя выглядела кислой. К тому, с кем только что обвенчалась, она не проявляла ни малей­шего интереса. Все пришли к выводу, что дочь подполков­ника Энгельгардта стала графиней Скавронской, исключи­тельно не желая огорчать дядюшку.

Связь между ними не прекратилась. Однажды, одева­ясь перед зеркалом в покоях Потемкина, Катя приколола к корсажу портрет императрицы, осыпанный бриллианта­ми. Лежавший на постели дядюшка что-то писал на листе бумаги. Закончив письмо, он сказал:

— Ступай к императрице, а портрета не снимай.

Катя заупрямилась, но в конце концов послушалась и скоро вернулась с ответом. Императрица писала, что выполняет желание Григория Александровича и жалует его племянницу статс-дамою.

Это звание давалось чрезвычайно редко, а для такой молоденькой женщины, как графиня Скавронская, вообще было недосягаемым. В Зимнем дворце с тайной завистью смотрели на счастливицу. Однако новая статс-дама Скав­ронская без восторга приняла царскую милость. Это отли­чало вообще женщин их рода — они оставались равно­душны к наградам, званиям и титулам.

Екатерина Васильевна очень не любила дворцовые це­ремонии. Всякая мысль о том, что надо одеваться, приче­сываться, увешиваться драгоценностями, пугала ее. «Для чего это? Зачем?» — плаксиво тянула она из-под своего одеяла, сшитого из собольих шкурок. Под ним, укутанная с головы до ног, она проводила день за днем, ничего более не желая.