Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Однако вовсе не процветание «наших владений» заста­вило измениться жену графа Литты настолько, что прежние поклонники меланхолической нелюдимки ее не узнавали. Вот что делает любовь, даже несколько запоздалая, — Екатерина Васильевна обернулась обворожительной свет­ской женщиной. Она напрочь отказалась от прежних чуда­честв и в свои почти сорок выглядела ровесницей дочерей.

Те уродились в мать, прелестные, с кошачьей грацией, природной способностью очаровывать и с большой склон­ностью извлекать из жизни все возможные удовольствия. Женихи кружили вокруг богатых наследниц, как пчелы вокруг улья с медом. Но надо же было такому случиться: и Екатерина, и Мария влюбились в одного и того же че­ловека. Это был Павел Пален, сын известного своей при­частностью к убийству императора Павла I графа Петра Алексеевича Палена.

Немудреная арифметика — две невесты и один же­них — внесла в жизнь благоденствующего семейства Скавронских-Литта некоторую нервозность. Наследницы не на шутку скрестили шпаги. Лихой кавалерийский гене­рал сам разрешил их спор. Он похитил младшую из сес­тер, Марию Павловну, и обвенчался с ней. Если такой романтический всплеск судьбы вполне пришелся красавице по вкусу, то кочевая жизнь в роли жены командира кава­лерийской части вовсе не входила в ее планы. Походные будни, суровый быт — этого было достаточно, чтобы лю­бовь прелестной Марии Павловны развеялась, как утрен­ний туман под лучами ясного солнышка. Только ожидание ребенка заставляло ее до поры смириться с необходи­мостью засыпать и просыпаться под звук полковой трубы. Ах, не такое снилось красавице!

В простой деревенской избе графиня Пален разреши­лась от бремени девочкой. Ей дали имя Юлия.

Вслед за рождением дочери последовал развод. Мария Павловна сгорала от нетерпения снова попытать счастья в любви. Маленькая дочка как-то сама собой оказалась в доме бабушки Катерины и дедушки Юлия. Родители ма­ленькой графини фон Пален, разумеется, устроили свои семейные дела. Мария Павловна вышла замуж за графа Ожаровского, ее бывший муж тоже женился.

Надежды Екатерины Васильевны Скавронской-Литта на то, что внучка Юлия обретет счастье с Самойловым и даст их роду продолжение, оказались напрасными. Юлию будут называть «последней из рода Скавронских». Авгу­стейший историк великий князь Николай Михайлович скажет, что она была «красива, умна, прелестна, обворо­жительно любезна», а барон Корф добавит, что «графиня Самойлова пользовалась большой и не совсем лестной ре­путацией».

Юлия Павловна повторила печальный опыт своей мате­ри Марии Скавронской, прожив с мужем лишь один год. Причиной разлада называют близость графини с Барантом-сыном. Говорили и о ее романе с управляющим их имения­ми Мишковским. Те, кто был в курсе скандалов, следо­вавших один за другим, свидетельствовали, что Юлия Пав­ловна «на коленях умоляла мужа простить ее, но все было тщетно, и супруги разошлись».

Эти новости не могли не долететь до Москвы. Трудно сказать, испытала ли Сашенька Римская-Корсакова что-то похожее на удовлетворение. Ее личная жизнь все еще не складывалась. Но, право, если бы двум молодым женщи­нам каким-то чудесным образом приоткрылось их буду­щее, и та, и другая пришли бы к выводу, что, как бы там ни было, обижаться на судьбу им все-таки не стоит. Они обе, родившиеся в 1803 году, стоят вплотную к той полосе своей жизни, которая сделает их историческими личностя­ми. Обеим повезет в том, что их красота вдохновит двух русских гениев. Гения слова — Пушкина. Гения кисти — Брюллова...

* * *

«Нервическая горячка» от несчастной любви в девятнад­цатом веке — дело обыкновенное. Однако если она сра­зу не вгоняла жертву Амура в гроб, то человек, выхлест­нув в горячечном бреду все муки души, поднимался здо­ровехонек.

С Сашенькой Римской-Корсаковой так и случилось. И, право, стоило подняться! Александр Сергеевич Пуш­кин словно только и поджидал ее нового расцвета после несчастной истории с Самойловым. Часто встречаясь с Алиною в их родовом гнезде на Страстном бульваре да и в московских сборищах, где она была «душою и пре­лестью», поэт не замедлил подпасть под обаяние ее кра­соты.

Как утверждал П.А.Вяземский, Александр Сергеевич воспел несостоявшуюся невесту графа Самойлова в седь­мой главе «Евгения Онегина»:

«Важно отметить, — пишет знаток истории и культу­ры пушкинского времени М.О.Гершензон, — что эта гла­ва «Онегина», 7-я, писана именно в годы знакомства Пушкина с Корсаковыми: 1827 и 1828». И добавляет: «В «Дон-Жуанском» списке Пушкина указаны две Алек­сандры, — возможно, что одна из них — Александра Александровна Корсакова».

Интерес поэта к этой девушке подтверждается не раз. В письме к брату поэт шутливо просит того не влюбляться на Кавказе, куда поехали отдыхать Римские-Корсаковы, в красавицу Алину.

А там с девушкой случилось чрезвычайное происшест­вие, о котором много говорили в обеих столицах. «Слыхали ли вы о похищении г-жи Корсаковой каким-то черкесским князем? — спрашивает у Вяземского Екатерина Ни­колаевна Мещерская, дочь Карамзина. — Если б это была правда, какой прекрасный сюжет для Пушкина как поэта и как поклонника».

Случившееся, как всегда, обрастало разноречивыми подробностями. Один москвич передавал в письме услы­шанное: «...магометанский какой-то князек с Каспийского моря покупал Корсакову дочь; а потом хотел увезти, по­том сватался с тем, что она может сохранить свою веру...» Позже выяснилось: не «князек с Каспийского моря», а некто генерал Тарковский предлагал Марии Ивановне «300 т. задатку» за красавицу дочку.

Карамзина словно в воду глядела: Пушкин мимо кав­казской истории не прошел. В сентябре 1831 года он начал писать повесть под условным названием «Роман на Кав­казских водах».

По наброскам видно, что главным действующим ли­цом должен был стать декабрист Якубович. Сюжет за­мешивался на похищении Якубовичем Алины Корсако­вой — так в первоначальных планах звалась пушкинская героиня.

Итак, судьба воздавала московской барышне за сер­дечные огорчения. Она сближала ее с Пушкиным. Са­шенька то в стихах, то в прозе появляется на его листах. Более того, единственный портрет прелестной дочки Ма­рии Ивановны, дошедший до нас, сделан рукою Алек­сандра Сергеевича. Черные локоны, крупные, скульптур­ные, выразительные черты лица. И это не все! Помимо рисунка, Пушкин оставил еще один портрет Римской-Корсаковой в прозе.