Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах
- Название:Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Молодая гвардия
- Год:2004
- Город:Москва
- ISBN:5-235-02441-9
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах краткое содержание
Ольга Алексеевна Мочалова (1898–1978) — поэтесса, чьи стихи в советское время почти не печатались. М. И. Цветаева, имея в виду это обстоятельство, говорила о ней: «Вы — большой поэт… Но Вы — поэт без второго рождения, а оно должно быть».
Воспоминания О. А. Мочаловой привлекают обилием громких литературных имен, среди которых Н. Гумилев и Вяч. Иванов, В. Брюсов и К. Бальмонт, А. Блок и А. Белый, А. Ахматова и М. Цветаева. И хотя записки — лишь «картинки, штрихи, реплики», которые сохранила память автора, они по-новому освещают и оживляют образы поэтических знаменитостей.
Предлагаемая книга нетрадиционна по форме: кроме личных впечатлений о событиях, свидетельницей которых была поэтесса, в ней звучат многочисленные голоса ее современников — высказывания разных лиц о поэтах, собранные автором.
Книга иллюстрирована редкими фотографиями из фондов РГАЛИ.
Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
«Осень. Древний уголок
Старых книг, одежд, оружья,
Где сокровищ каталог
Перелистывает стужа» [403] .
Осень — старьевщица, антикварный музей.
Художник сопоставляет с метелью мятущуюся толпу человеческую. В стихотворении «Вакханалия» [404] толпа жаждущих ломится на «Марию Стюарт» с Ермоловой [405] , кружит, как вьюга во вьюге. Б. П. особенно удается описанье пирушек и кутежей. Блестящ и элегантен его натюрморт пиршественного стола:
«По соседству в столовой
Зелень, горы икры,
В сервировке лиловой
Семга, сельди, сыры,
И хрустенье салфеток,
И приправ острота,
И вино всех расцветок,
И всех водок сорта».
От его наблюдательности не ускользнула деталь:
«Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одежд».
«Три корзины сирени.
Ледяной цикламен».
Преувеличенное «я» символистов было свергнуто массовостью революционного напора. В центре поэзии находились личные переживанья автора, его настроения. Андрей Белый остро почувствовал несвоевременное несоответствие «я» и «мы», он предлагал почти изъять первое лицо из текста, заменяя его глаголом неопределенной формы. «Я» Пастернака храбро, деловито, беспретенциозно.
«Я придумаю кличку иную» [406] .
«Я льнул когда-то к беднякам» [407] .
«Я тоже, как на скверном снимке,
Совсем неотличим ему» [408] .
Перелистываешь страницы его сборника и «я» находишь наскоро. Часто оно произносится более чем без прикрас:
«Я, наверно, неправ, я ошибся» [409] .
«Я чинил карандаш
И шутил с ним неуклюже» [410] .
Он чуть не говорит о себе: «Растрепа». Чуть ли не Иванушка-дурачок проглядывает за изгородью, который легко превратится в Ивана-царевича, побеждающего дракона.
Если говорить о форме стихов Б. П., придется сказать, что она однообразна, т. е. внешне однообразна, — преимущественно четверостишия с перекрестной рифмой. Самая простая и самая используемая-строфика. Ставить ли это в минус, в упрек. Думаю, нет. Его четверостишия так насыщены, рифма обновляюще-неожиданна, сообщения так буйны, что тут уже не требуется виртуозной ловкости в расстановке строк. Стихи вырываются, как комья, выбрасываемые стремниной.
Если при обзоре творчества, даже таком относительном, полагается говорить о недостатках, то они есть. Есть досадности, которые действительно портят поэтичность целого. Сюда относятся: неясность мысли, сшиб основной темы, неточный (лохматый) образ, вульгарноватость выражений, длинноты, расплывчивость. Несвежо, нарочито звучат, к сожалению, евангельские темы.
Наивный шаблон:
«И великой артистке
Шлет горячий привет».
Плоскостно, как надпись на фотокарточке: «На добрую память».
Много случаев стыка («К кровати») [411] .
Неточный образ:
«Стог принимает на закате
Вид постоялого двора» [412] .
Или еще:
«Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки» [413] .
Вызывает иронию нянькина-мамкина забота о прыще девушки, которую он бросает.
Можно, во всяком случае, говорить о художественной недодержке, недоработке стихов Б. П. Недостатки имеют своё психологическое оправдание: автор спешил, он бежал, на него обрушивался шквал впечатлений. Досада все же остается.
Марина Цветаева и Есенин кричали от боли, это было стержнем их поэзии.
У М. Цветаевой тяжелое, дымное душевное пламя «хлыста и изувера», рискованное увлеченье жить — «всё наоборот», бурная эротика, настоенная на несовпадениях. У Есенина и «Русь уходящая» [414] , и «Русь советская» [415] , и «Москва кабацкая» [416] , и «Задрав штаны, бежать за комсомолом». В сущности, одно и то же — великая душевная неустроенность.
«Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь» [417] .
Не за что держаться. Бесшабашная удаль, любовь к родине, но оторванная от жизни.
М. Цветаева заигралась на теме нечистой силы. Таков ее «Молодец» [418] , «Крысолов» [419] , Маринка-морока — ее героиня [420] . «Царь Давид» [421] — сюсюкающее сладострастие. Всё это могло быть интересно, как опыт, дерзание, но в наше время, время ополчения темных сил, распространившихся по всему земному шару, кокетство с дьявольщиной дважды порочно. Человеческий гений направлен на производство средств массового истребленья. Женщина, как хранительница границ, обесценена, моральные ценности существуют, как попутные рекламы, слова выветрились, правда играет смешную роль дрожащего овечьего хвостика, подвиг легко вменяется в преступленье, преступленье не встречает сопротивленья, от памяти отказываются. Правда, времена молодости М. Цветаевой совпали с общим декадентским теченьем, когда был в ходу спиритизм, оккультизм, когда Сологуб увлекался новыми чарами [422] , а Бальмонт заявлял:
«Я люблю тебя, Дьявол, я люблю тебя, Бог» [423] .
Но теперь уж не до игры, и мы жаждем не тяжелого дурманного хмеля, а освежительного источника. Поклонимся ей не за «Красный бык» [424] , а за ее великое страданье.
Творчество Б. П. — несомненное утвержденье, ветровой охват всего горизонта, одухотворенно-звериная влюбленность в бытие. Сила Пастернака — поток, рвущийся через нагроможденье камней. А уж он ли не страдал!
«Душа моя, печальница
О всех в кругу моем!
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем» [425] .
Что такое его доброта? Его доброта — та же жажда воли, свободы себе и другим, протест против стеснения, ограничения. Были у него и соблазны самоубийства, невозможность дышать сгустившимся воздухом. Он умер замученный, от разрыва сердца [426] . Не за счет благополучия его жизнерадостность. Музыкальная настроенность его души, не изменявшая никогда, сродни трем водопадным фортепьянным пьесам:
Шуман — «Порыв»;
Шопен — Этюд ор. 10. № 12;
Скрябин — Этюд ор. 8. № 12.
Протест — напор — страсть — отчаянье — восхищение — взлет — безумие — вера. А вера была. Вера, которую так часто, наблюдая мировые потрясения, утрачиваем мы.
«Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра» [427] .
С одной из его последних карточек на нас смотрит голова обреченного гладиатора. Безвыходная скорбь и неуступчивость. Лицо, как бы выделанное из камня, памятник на века. Как трогательна соразмерная округленность головы, как изящно небольшое ухо. Фамилия Пастернак нерусская, но ведь нет национальности, которой было бы более [других] свойственно качество широты, а уже этим-то он обладал всемерно. И при этом южная горячность: «Араб горячил вороного коня» [428] .
Он с детства любил рояль. И рояль провожал его в последний путь. У гроба на даче в Переделкине играл Рихтер.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: