Евгений Муляров - Джуна

Выяснилось: подноготная правда, вырванная из человека пытками, сродни оговору. Слаб чело­век. Слаб духовно — солжет, лишь бы прожить лишнюю минуту. Слаб физически — умрет, лишь бы прекратить собственные страдания.

Человеку надобно дать свободу, если не сво­боду передвижения и волеизъявления, то свободу для самореализации. Сталинские научные и про­изводственные «шарашки» — закономерный этап в процессе этого познания человеческой сути. Работающий человек почти свободен, точ­нее, свободу ему заменяет работа. Простоял целый день у чертежной доски и еще недоволен, что пора спать. А ведь зона кругом, вертухаи, со­баки, прожектора. И кстати, а сильно бы отлича­лась его жизнь на воле? Чертежная доска с утра и до глубокой ночи — это, простите, свобода?

То же и Джуна. Насильно заставить ее уча­ствовать в экспериментах нельзя. Ничего, глав­ное — держать ее поблизости и внимательно смотреть за каждым движением. Не следить за ней, учиться у нее. Так, вероятно, они считали.

Но умер А. И. Брежнев, наступил период, именуемый привычно «междуцарствием». При­ход нового начальника открывает период пере­становок. А начальники менялись быстро. Инте­рес к врачевательнице, одаренной даром предви­дения, явно ослабел.

Напомню, приказ об увольнении Джуны из института датирован 29 марта 1985 года. Со­всем недавно, 10 марта 1985 года, умер долго перед тем болевший К. У. Черненко. 11 марта Генеральным секретарем ЦК КПСС становится

М. С. Горбачев. Куда повернет страна, никто не ведал. И напоследок еще одна дата, значе­ние которой станет ясно чуть позже. 14 октября уволен с должности защитник и покровитель Джуны председатель Госплана Н. К. Байбаков.

Компетентным ведомствам стало не до про­блем ясновидения, разобраться бы с тем, что происходит сейчас. Но и предоставлять Джуне полную свободу, по мнению тех же заинтересо­ванных таинственных наблюдателей, было нель­зя. Во-первых, как еще повернутся дела, а во- вторых, внутренние проблемы и чересполосица, вполне возможно, привлекут к ней внимание другой любопытствующей стороны — в США вопросы парапсихологии продолжали напряжен­но изучать.

То, что Джуна представляет интерес для иностранцев, было видно невооруженным гла­зом. Сначала скромный эксперимент, поставлен­ный во время тбилисского конгресса по бессо­знательному в 1979 году. Затем более сложный и чрезвычайно продуктивный по собранным ма­териалам эксперимент 1984 года.

Разрешение на такой эксперимент, данное Академией наук, могло означать самые разные вещи. Собирались ли проверить американцев: продолжают они разрабатывать вопросы парапси­хологии и в каком аспекте? Или проверяли Джуну — пойдет она на контакт с иностранцами, как станет с ними сотрудничать? Да и задаром доставшаяся информация вещь отнюдь не лишняя.

На каждый вопрос получен полновесный ответ. Американцы изучают проблемы ясновиде­ния и дальновидения. Джуна ради науки соглас­на сотрудничать и с иностранцами. Требовались оргвыводы.

Заниматься с ней персонально в тогдашних смутных условиях было некогда. Не занимать­ся — нельзя. Поступили опять-таки умно и профессионально. Джуна, уволенная из институ­та и не нашедшая другой работы (а в том, чтобы поиски ее оказались напрасными, ей поспособст­вуют), становится частным лицом. А научных интересов — и это как бы подразумевается — у частного лица, если оно не занимается теоре­тическими проблемами, быть не может.

Эксперименты, проводимые с иностранцами на дому, легко пресечь, подобрав или благовид­ный предлог, или соответствующую статью зако­нодательства. Общественного статуса у Джуны в то время не было никакого, вступиться за нее некому. Да и кто вступится за человека, способ­ности которого причислены к «аномальным явле­ниям» и не доказаны научными методами?

Рассчитано превосходно.

О царившей неразберихе в разных ведомст­вах, отразившейся, в свою очередь, и на поступках, и на системе мышления ком­петентных органов, говорит и такой факт. На то, чтобы упомянуть человека в негативном кон­тексте в газете, являющейся одним из основных печатных изданий страны, нужны особые сан­кции и распоряжения. Главный редактор тогдаш­ней «Литературной газеты» А. Б. Чаковский был человеком чрезвычайно осмотрительным, инициативы не проявлял, потому и управлял га­зетой долго и по-своему успешно.

Но хотя особое распоряжение существовало, одновременно в «Литературной России», посто­янном спутнике и «подчиненном» «Литератур­ной газеты», готовилась подборка стихотворений Джуны.

Во врезке, предваряющей публикацию, значи­лось, что Джуна работает старшим научным со­трудником Института радиотехники и электрони­ки Академии наук СССР. Подборка благополуч­но вышла 9 марта 1985 года, а ровно через 20 дней, 29 марта, Джуну уволили из института.

Почему Джуна, прежде писавшая стихи только в детстве, как пишут в детстве почти все, слагая неумелые слова и столь же неумелые строки и восхищаясь особым созвучием и ладом своих творений, вдруг снова почувствовала же­лание сочинять стихи, понять нетрудно.

Уже говорилось, что поэты и пророки имеют общее происхождение, различаются они общест­венным поведением. Но грань, разделяющая их, тонка. Случаются моменты (особенно когда тому способствуют жизненные обстоятельства), чув­ства накалены, и пророк изменяет своей привы­чке. Потрясенный, возмущенный или взволно­ванный, он хочет уже не сказать, а высказаться (то бишь высказать себя). Из-под его пера вы­ходят не рифмованные пророчества, как у Но­страдамуса, а лирические стихи, пронизанные страстью и болью. Медитация (размышление) уступает место суггестии (внушению).

Здесь, кстати, объяснение обычно не замеча­емого парадокса пушкинского «Пророка». Герой стихотворения пережил страшную боль, получив взамен великий дар всеведения.

Все точно в этом описании, все, кроме одно­го — концовки. Жечь глаголом сердца людей — дело не для пророка; по крайней мере, не для пророка современного. Впрочем, кто знает биографии того же Нострадамуса, Эдгара Кейси или Вольфа Мессинга, согласится, что концовка пушкинского стихотворения для описа­ния их деяний не подходит. Пророк вещает, убеждать — занятие оратора или поэта.