Евгений Муляров - Джуна

Деревянная лошадь и каменные стены. Это ли не Троянский конь и гомеровская история? Может быть, кое-что зная о Джуне, а заодно исследуя ее психику, американцы хотели обра­титься именно к архаическим пластам ее созна­ния? Своеобразную шутку предположить труд­но: американцы, даже самые образованные, знают классику в адаптациях и пересказах. Они не владеют материалом настолько, чтобы над ним шутить.

Ладно, пусть вопрос останется вопросом. Пусть и в маленькой деревянной лошадке с дет­ской карусели скрывается некая тайна.

Как предугадывают поэты чужую судьбу! Пишут о себе, а получается, что в сти­хах зашифрована не только их собствен­ная судьба, но и судьбы других людей. Или у поэтов есть что-то общее с прорицателями и яс­новидцами? Есть, несомненно есть.

Поэты и прорицатели — два разделившихся рукава одной реки. И те и другие говорят оби­няками, намеками, сравнениями. И те и другие равно свободно заглядывают и в прошлое, и в будущее, используя в качестве магического зер­кала свою душу и свое подсознание.

Они бы не разделились, так и продолжали бы прорицатели облекать увиденное в поэтичес­кую форму, так бы и пророчили поэты, склады­вая строки, подыскивая звучные рифмы. Они разделились по единственной причине, хотя очень важной.

Причина эта таится не в прошлом и не в бу­дущем. Причина эта — отношение к настояще­му. Для кого-то необходимость быть услышан­ным, немедленно понятым пересиливает прочие необходимости. Для других важнее иное.

Если попытаться объяснить, чем различаются пророки и поэты в нескольких словах, следует сказать так: для поэта главное — высказаться, для пророка — сказать. И потому их пути ра­зошлись. Поэты рвутся в политику. Они хотят повелевать, отдавать приказы, которым тут же будут подчиняться. Пророки политики сторонят­ся. Предсказание — не приказ, желающий при­слушаться прислушается, а противящийся... Его поджидает судьба, которую он мог бы попробо­вать изменить и которую не изменил, ибо не прислушался к высказанному пророком.

И все же поэту легко простить его жажду сиюминутного успеха, странную для человека, переполненного великими силами, суетность, простить за его стихи, где сказано о тебе самом. Особенно это потрясает, когда стихи написаны много веков назад, а звучат будто вылились на бумагу вчера:

Земную жизнь пройдя до половины...

У Джуны было все именно так, как рассказы­вал Данте. Не зря она, часто вспоминая 1985 год, называет его переломным. Ей трид­цать пять лет — этот возраст, утверждают ис­следователи, и называет великий итальянец сере­диной жизни. Ее обступил лес грехов и заблуж­дений, обступил и разрастается, переплетаясь ветвями, затмевая чистое небо. Однако Джуна не в силах вырваться из колючих объятий окру­жившего ее леса.

Еще наступит время, она поднимется на холм добродетели, еще воссияет благословенное со­лнце с чистого небосвода. Но когда? Когда? Сколько дней или сколько лет до момента ее торжества, ее освобождения? И в чем-то правы поэты, говоря, помимо отвлеченных истин, и о насущном, современном. Сколь прав был Данте, поместивший своих реальных политических про­тивников в одном из кругов своего Ада.

А противники и недоброжелатели Джуны на­прямую были связаны с политикой, пусть она сама от политики была очень далека. Пророки, маги не существуют сиюминутным. Тем не менее они живут во времени. Маг волен защищаться, взмыть в небеса, нырнуть в глубину вод, эми­грировать в прошлое или укрыться в будущем. Сам он спасется и при том потеряет важную ро­довую черту — маг обязан творить чудеса, обя­зан пророчить, помогать людям. Кем он будет в прошлом? Жалким беглецом. Кем он станет в будущем? Шпионом, соглядатаем, выведываю­щим, вызнающим. И для чего нужны его знания о будущем, если он не может вернуться в насто­ящее, чтобы принести людям добытые сведения?

Маг — не поэт, а связан с современностью столь же крепко. Между тем Джуну будто вы­черкнули из существования, ее словно не было.

С пророком, несущим людям слово, боролись при помощи наиболее действенного оружия — молчания.

О ней писали журналисты, обсуждали ее не­обыкновенные способности, старались подобрать исчерпывающее объяснение, которое не противо­речило (или не слишком противоречило бы) уза­коненному в качестве единственно возможного толкования мира материализму. И вдруг ни строки...

Стали появляться статьи, где рассказывалось о каких-то неназванных, едва ли не безымянных экстрасенсах, этаких шарлатанах, обманывающих доверчивый люд. Труженикам пера приходилось проявлять недюжинные старание и фантазию, чтобы выдумать невесть что, бросить тень, опо­рочить. Сметывали «на живую нитку», торопи­лись. На их беду, они не имели доступа к ста­рым книгам, а то не нужно было бы ничего изо­бретать, хватило бы готовых цитат: «Фокусники и мнимые лекари. Это те, которые для того, чтобы излечить все болезни и язвы человеческие и животные, также используют определенные заклинания либо бумажки с надписями, которые они называют «амулетами» или «заклинаниями», подвешивая их вокруг шеи или какой-либо дру­гой части тела». Чем плоха цитата? Да заодно указать — умные люди предупреждали об опас­ности еще в 1591 году!

Впрочем, и здесь таился некий подвох. Стоит признать, что экстрасенсы и врачеватели суще­ствуют сотни лет, не отобьешься от вопросов. А почему обманщики и ловкачи преодолели время?

Почему продолжают свою неправедную деятель­ность? Верно, что-то в них есть!

«Это все обман! — вещали встревоженные журналисты. — И Бермудский треугольник, за­глатывающий корабли и самолеты, и филиппин­ские хилеры, делающие операции без инструмен­тов, голыми руками, и лох-несское чудище, ко­торое и в озере-то Лох-Несс не сможет умес­титься».

Обман, шарлатанство, россказни.

Когда журналистам все же приходилось на­зывать фамилии (кривословить следует так, чтобы не вызвать у читателей полного непри­ятия), говорили о Джуне, зато как говорили! Те­перь и представить странно, что ее способности причисляли к неким «аномальным явлениям», к которым относился и знаменитый Бермудский треугольник.

Джуна держалась. Замалчивание — пусть. Клевета — и ее можно пережить, выступить с опровержением все равно не позволят. Лишь бы оставалась возможность работать. Остальное в руках судьбы.

И возможность работы отняли. Институты и клиники, в которых Джуна проводила экспери­менты, наглядно доказывая действенность своего метода лечения, отказали ей в сотрудничестве. Отказ, как правило, не мотивировали, отмалчи­вались, отделывались короткими дежурными фразами.

Оставался институт, где работала Джуна. Оставались задуманные и ждущие воплощения опыты. И, словно понимая (или чувствуя, или как там назвать это необычайную связь), в наи­более трудные минуты рядом с Джуной оказы­вался отец. Она ощущала его незримое присут­ствие, иногда видела его руки.