Елена Обоймина - Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

В результате русская монахиня и ее организация оказались в самом центре настоящей антифашистской борьбы с хорошо налаженными связями, и этим звеньям удалось сохраниться вплоть до февраля 1943 года!

Сама матушка была очень довольна проделанной работой. Жена Игоря Кривошеина вспоминала, как летом 1942 года это отметили:

В комнате матери Марии находился мощный приемник – его оставили на хранение друзья, покинувшие Париж. Каждый вечер матушка ловила запрещенные вести, забывая о проходящих под окнами германских патрулях, а утром на большой карте СССР, занимавшей всю стену комнаты для собраний, стоя на столе, передвигала булавки и красную шерстинку, указывавшую на положение фронтов. Увы, в 1941 году эта шерстинка передвигалась все больше и больше на восток. Но матушка никогда не теряла веру в победу над фашизмом. Она говорила своим друзьям:

– Я не боюсь за Россию. Я знаю, что она победит. Наступит день, когда мы узнаем по радио, что советская авиация уничтожила Берлин. Потом будет и русский период истории. России предстоит великое будущее. Но какой океан крови!

И опять ее мысли совпали с блоковскими! Еще в апреле 1917 года поэт записал в дневнике:

Победы СССР приводили матушку в восхищение.

– Наши-то… наши! Уже Днепр перешли… Ну, теперь кончено! Мы победили…

Она жила этими победами и не могла дождаться триумфального финала…

Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. В феврале этого года в Париже как раз и были расстреляны русские участники Сопротивления Борис Вильде и Анатолий Левицкий, с которыми сотрудничала мать Мария. А вскоре во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям старше шести лет носить желтую звезду Давида – эмблему в форме гексаграммы, широко признанный символ иудаизма. Носящим этот знак запрещался доступ почти во все общественные места, а делать покупки они имели право лишь в течение часа – с 3 до 4 часов дня.

Практически сразу же начались массовые аресты евреев. В нацистской инструкции говорилось:

Туманность этого странного и запутанного определения позволила многим подавать иски в суды, чтобы доказать: их неправильно причислили к евреям. Чаще всего подобные заявления подтверждались свидетельством о крещении.

После указа об обязательном ношении желтой звезды мать Мария и Лурмельский комитет помощи решились на рискованный шаг: выдавать евреям свидетельства о православном крещении. Матушка вместе с отцом Димитрием Клепининым крестили их в Лурмельской церкви, выдавали свидетельства, прятали новообращенных от массовых арестов, переправляли в безопасные районы страны.

Приходилось сталкиваться и с тем, что некоторые желали только получить от православного прихода необходимые для спасения бумажки, но никак не креститься. Разумеется, такое поведение казалось русским священнослужителям оскорбительным, но они шли даже на это, только бы спасти людей.

Не с этими ли обстоятельствами связано любопытное стихотворение матери Марии, написанное в то сложное время? Переписываемое тайком, оно разошлось по Парижу:

Когда епархиальное управление, почувствовав «неладное», потребовало представить списки новокрещеных в Лурмельской церкви, отец Димитрий отреагировал так:

Остается поражаться мужеству и бесстрашию, проявленным русским священником в столь жуткое время и в таких обстоятельствах!

Ничего не боялась и мать Мария.

– Я не анализирую своих отношений к людям, – однажды призналась она Т. Манухиной, – но одно сознаю ясно: мне свойственно чувство жалости. Иногда оно овладевает мной с такой силой, что я не нахожу покоя… Когда людей жалко, тогда все готова сделать для них, ничего нет тяжелого, потому что все облегчение тебе же самой: чувство жалости такая мука! Оно ищет исхода в попечении, в служении тому, кого жалеешь.

Что же касается ее мировоззрения, то Н. Бердяев называл его «революционным славянофильством».

Когда в наше время рассуждают о французском Сопротивлении и о роли в нем русских людей (роли, судя по всему, до сих пор не оцененной в полной мере!), часто спрашивают: а для чего это нужно было русским? И дается замечательный по своей простоте ответ: таким образом русские хотели отдать долг Франции – стране, которая в свое время приютила и обогрела их самих. Но так ли это? Думаю, что нет. Разумеется, чувство благодарности вполне присуще лучшим представителям России, но все же не оно заставляло русских эмигрантов рисковать в условиях смертельной опасности, чтобы кому-то помочь, кого-то спасти (порой совершенно незнакомого человека!), вновь и вновь побеждая мировое зло добротой своего сердца, сострадательностью, врожденным стремлением к справедливости, желанием и умением бороться за нее до самой крайней черты, до самого последнего вздоха.