Илья Давыдов - Юность уходит в бой.

Роты разошлись вдоль шоссе по своим местам. Машины отъехали к лесу. На месте остались только две: моя и Соколова. Соколов выдал старшинам рот консервы, сухари, табак и ящики с четвертинками водки. Неожиданно из леса со стороны Клина начали бить орудия противника. К ним подключились пулеметы. Огонь прижал бойцов к земле.

— Приготовить гранаты! — скомандовал Шестаков, а сам начал пробираться по опушке леса вперед, чтобы выяснить обстановку. Вскоре показались два танка. Стреляя с близкого расстояния, они сбивали елочки на шоссе, сеяли пулеметные очереди над нашими головами.

От Шестакова прибежал связной:

— Лазнюку выделить отделение! Гранаты!

К начальнику штаба, пригибаясь, побежали бойцы Худолеев, Лягушев, Дешин, младший сержант Кругляков. Несколько минут длилось томительное ожидание. Танки продолжали стрелять. Потом я увидел около них маленькие фигурки. Было видно, как они бросали гранаты. Взметнулись снопы взрывов. Может быть, бойцы с непривычки волновались. Машины невредимыми выскочили из черных клубов дыма и, отстреливаясь, скрылись за бугром.

Где-то рядом с нами тоже гремели взрывы. Это минеры Шатов, Матросов и Башкетов «разворачивали» шоссе перед немецкими танками...

Шестаков усилил дозоры, выделил отделения со связками гранат на случай, если у шоссе опять появятся просочившиеся немецкие танки. Красноармейцы лежали в снегу, каждый перед своим фугасом, в готовности по команде поджечь специальными спичками фитили.

В полдень 22 ноября у Клина стрельба усилилась. Особенно выделялось глухое урчание крупнокалиберных пулеметов. В течение каких-нибудь десяти минут шоссе, [89] поляны и лес захлестнул густой и шумный поток. Массы людей и техники быстро двигались, минуя наших бойцов, распростертых в снегу. Войска отходили к Солнечногорску.

К шестнадцати часам канонада стихла. И как-то сразу опустели дорога и лес. Шли только разрозненные группы бойцов, грязных и утомленных, молчаливых и злых. Многие с повязками. Шестаков и Шаров собирали людей, способных действовать с оружием, формировали из них роту. Таким образом, у батальона прибавилась сила для удержания шоссе до получения приказа взорвать его.

— В Клину уже немцы, — хмуро сказал какой-то старший лейтенант с петлицами артиллериста. — Наши пошли на Дмитров. Приказа не дождешься, а дорогу все равно не удержите. Лучше возле Солнечногорска встать, заодно со всеми. А тут погибель: ни лощины, ни взгорка. Артиллерии нет.

Шестаков негромко ругнулся:

— Тогда шагай! Не мути!

Ко мне подошли два танкиста. Черные куртки, черные шлемы, черные лица. Только проступали глаза. Они попросили, чтобы я разрешил Морозову подбросить их на санитарной автомашине к Солнечногорску или хотя бы к Покровке. Были в разведке, их танк сожгли. Но я разрешить не мог. Они, сутуля плечи, пошли вдоль кромки леса.

Деревню Давыдково только что ожесточенно пробомбили, и ее охватило пламя пожара. Но приказ взрывать шоссе все еще не поступал.

За лесным выступом раздалась стрельба, и вскоре из-за бугорка выскочила наша тридцатьчетверка. Ее преследовали трассирующие снаряды. Проскочив еще сотню метров, танк остановился. Открылся люк, и на землю спрыгнул танкист. Сделав несколько шагов, упал.

В какие-то минуты человек забывает о своем существовании. Я бросился на помощь танкисту. Кто-то громко крикнул сзади:

— Ложись! Ползи!

Но смысл этих слов в тот момент не дошел до моего сознания. Только прижавшись спиной к холодной броне, я почувствовал опасность. По металлу цокали пули. [90]

В приоткрытом люке показалось окровавленное лицо механика.

— Почему стоите? — спросил я срывающимся голосом.

— Жду командира.

— Он рядом. Не знаю — ранен или убит.

Механик растерянно заморгал глазами. Тогда я бросился к убитому и подтащил его к танку.

— Его надо взять. Не бросайте, — сказал я.

Из верхнего люка выпрыгнул стрелок, и мы с большими усилиями взвалили на танк тело убитого лейтенанта. Стрелок нырнул в люк, и крышка захлопнулась. Мне надо было бежать назад. И тогда я почувствовал, что ноги у меня словно чужие. А пули продолжали хлестать по броне.

— Бегите вперед! Прикрою! — донесся до меня голос механика.

Бронированная глыба вздрогнула. Я бросился что есть силы по шоссе, в котором заложены тысячи килограммов взрывчатки. В нескольких метрах за спиной громыхал танк. Мозг отчетливо работал. Было не до выстрелов. Только бы не споткнуться и не упасть! Отчаянными прыжками добежал до канавы. Тридцатьчетверка пошла дальше.

Ко мне, пригнувшись, подбежал Шестаков и повалился рядом. Вдогонку ему неслись трассирующие пули.

— Живой, земляк? Думал, под танком ляжешь...

На дорогу выскочил еще один танк. Знаков на камуфляже не разобрать.

— Гранатами! Связками! — скомандовал Шестаков. Но потом крикнул: — Отставить! Свой!

Танк шел стремительно и, поравнявшись с нами, открыл пулеметный огонь. Лежавшие бойцы вобрали головы в плечи. Я с недоумением смотрел на красноармейцев, плотно облепивших моторную площадку.

— Своих не разбирает, холера! — выругался Шестаков.

Потом стало тихо. Все наши прошли. Перед нами был только противник. На взгорке виднелись два немецких танка, но они не стреляли. В напряженной тишине слышался осипший, беспокойный голос радиста:

— «Кама», я «Волга»! Я «Волга»! Войска прошли! Ожидаю приказа! [91]

Радиста не услышали. А в хмуром небе послышался гул.

Из облаков выплыло звено «хеншелей». Справа и слева от шоссе взметнулись султаны разрывов. Танки снова открыли огонь.

— У них, видать, связь работает! — зло сплюнул Шестаков.

Но связь работала и у нас. К нам стремглав летел мотоцикл. Это Хосе.

— Шестаков! Где Шестаков?! Взрывать! — кричал он.

Начальник штаба поднялся:

— Вперед, орелики! К фугасам! За Родину-у!

Наступила тяжелая пауза. Мне казалось, что никто, кроме самого Шестакова, не сможет подняться: кругом рвались бомбы и снаряды, скрежетали пулеметные и автоматные очереди. Но нет! Между фонтанами взрывов выросли фигурки людей. Сгибаясь, побежали к шнурам. Впереди Шестаков и Шаров. За ними Лазнюк и Егорцев, парторг батальона Гудков, лейтенант Слауцкий. Затем их опередили Худолеев, Чихладзе, Кругляков, Юдичев, Лягушев, Дешин. Следом бежали фельдшера Молчанов, Петрушина, Павлюченкова... Увидел на бегу и Володю Утевского. Вместе со всеми он торопился поджечь шнур. Где-то в уголке памяти на миг шевельнулось воспоминание о секретаре парткома Марии Утевской: она просила меня присматривать за Володей — он такой юный...

Красноармейцы подбегали к шоссе и отскакивали назад. По снегу ползли тонкие струйки дыма. И как-то внезапно десятки взрывов, слившись в один, раскололи воздух. Образовалось густое, черное облако. А люди, не ожидая, когда осядут комья и пыль, бежали к другим фугасам. И новые десятки взрывов сотрясали землю. Самолеты противника, прошивая очередями густую пыль, пытались отогнать батальон от дороги. Но тщетно. Бойцы медленно отходили в сторону Солнечногорска. А вслед за ними раздавались взрывы. В воздух тяжело вздымались куски асфальта и комья земли.