Илья Давыдов - Юность уходит в бой.

Машина Морозова застряла у лесной опушки. К ней подбирались немецкие автоматчики.

— Отделение! Дай отделение! — дернул я за рукав начальника штаба.

Шестаков, казалось, не слышал меня. Он следил за танками. [92]

— Пошли взвод Бреусова с гранатами! — крикнул он Лазнюку. Потом, взглянув на меня, добавил: — Выдели отделение доктору!

Отделение Круглякова ринулось к танкам, а Кругляков, Худолеев и еще один боец с ручным пулеметом открыли огонь по автоматчикам. Остальные бойцы навалились на кузов «санитарки» и вытолкнули ее на дорогу. Автоматчики были уже близко. Кругляков и Худолеев бросили в них гранаты и крикнули мне:

— В машину! Мы прикроем!

Я вскочил в машину. Морозов погнал ее через рытвины и канавы. Вдогонку летели пули. Несколько снарядов послали и танки. Тогда водитель на ходу открыл мою дверцу:

— Вылезайте! Ползите!

Я не собирался оставлять его одного. Но вдруг почувствовал, что вываливаюсь из кабины и лечу в снег. Морозов меня вытолкнул. Машина рывками пошла вперед. Вслед за ней летели разноцветные огоньки — трассирующие пули. Я пополз по канаве.

Отделение Круглякова вскоре отогнало автоматчиков.

Возле Покровки роты собрались. Там я отыскал Морозова. Бойцы окружили санитарную машину и считали пробоины. Их было много — маленьких и больших. Один из снарядов разворотил заднюю дверцу кузова. Другой прошил спинку сиденья и ветровое стекло. Непонятно, как уцелел водитель.

— А вы не хотели уходить, — натянуто улыбаясь, сказал Александр Морозов.

Я крепко пожал ему руку.

— Запомни на всякий случай: двадцать третье число, ноябрь.

Противник где-то остановился. За нами на полтора десятка километров лежало взорванное шоссе. А в воздухе еще висело густое, черное облако пыли.

Батальон двинулся в новый район. Изнуренные солдаты на ходу клали в рот горсточки снега. Позади урчала «санитарка». Покалеченная, она все-таки шла: Морозов кое-как ее подремонтировал. Я шагал рядом с Шестаковым. [93]

Пройдя немного по шоссе, мы увидели большую воронку от авиабомбы и исковерканную санитарную автомашину какой-то части. Вокруг валялись пакеты с ватой, бинты, марля, склянки, порошки. Здесь же лежала убитая девушка с медицинской эмблемой на зеленых петлицах. Неподалеку распластались еще два трупа в черных куртках и шлемах. Танкисты. Несколько часов назад они просили подбросить их к Солнечногорску. Всех похоронили в одной могиле.

И у нас потери. Убит Пантелей Лепешинский, комсомолец, племянник старого большевика, профессионального революционера Пантелеймона Николаевича Лепешинского. Пантелей отстаивал Москву.

Только что мне с большим трудом удалось отправить на попутной машине в госпиталь бойца Володю Алексеева. Его тяжело ранило, а пока Зое Первушиной удалось пробраться, он обморозился. Когда Володю поднимали в кузов машины, я мельком взглянул на маленькую хрупкую Зайку и не без удивления подумал, как она сумела дотащить такого здоровенного парня.

Низко опустив голову, шел Зевелев. Рядом не было его друга Феликса Курлата. Он вернулся к фугасу, который остался невзорванным, и, возможно, погиб.

Возле леса стояли автомашины. На опушке укрывалась танковая засада. Левее, перед открытым полем, построились аэросани — «снежная кавалерия». Впереди обозначилась окраина Солнечногорска, одного из последних опорных пунктов перед столицей...

...Около города создалась пробка. Шоссе и проселок запрудили тягачи и дальнобойная артиллерия.

— Плохо будет, если немцы налетят, — сказал Шестаков, поглядывая на небо. — Скорее бы стемнело!

Подошел Морозов и доложил, что горючее на исходе. Я попросил у Шестакова разрешения съездить в Солнечногорск заправить машину.

Начальник штаба, посмотрев в сторону города, нехотя согласился:

— Давай. Заодно пусть едут и другие шоферы. Ты за старшего. А мы до Мостков пешком. Сейчас пешком быстрее получится.

Машины с трудом протиснулись по городской окраине к станции. Вокруг больших цистерн с бензином собралась толпа людей, приехавших за горючим. Они атаковали [94] цистерны. Туда же побежал с ведром и Морозов. Кто-то в форме железнодорожника с наганом в руке пытался отогнать шоферов от цистерн и кричал, кривя посиневшие губы:

— Поджигаю, немцы в городе! Р-расходись!

На него никто не обращал внимания. Но стрельба действительно слышалась совсем близко.

Стало известно, что в западную часть города ворвались немцы.

Наши расторопные шоферы все же успели заправить баки. Выбравшись за переезд, мы свернули к лесной опушке. Позади уже маячили силуэты вражеских танков. В нашу сторону тянулись разноцветные пулеметные трассы. Но нам, что называется, повезло: уехали благополучно.

Около Мостков нас настиг мотоцикл. У автомашины показался начальник штаба.

— Ты здесь, холера тебя возьми?! А ну, посунься чуток. Эдуард из меня душу вытряхнул!

Негромко охнув, Шестаков забрался в кабину, притиснув меня к Морозову, и крикнул мотоциклисту:

— Гони один! Доложи: в порядке!

Огонь зажженной спички осветил обветренное, щетинистое лицо начальника штаба. Шестаков долго раскуривал короткую трубку, потом усмехнулся:

— А меня, паря, пот до костей прошиб! Табак отсырел — от пота, что ли? Не успел прийти в Мостки, говорят: в Солнечногорске немцы! Ну, думаю, угробил я и людей и машины. А тут еще комбат жару подбавил: зачем отпустил?

Я молчал, искоса поглядывая на силуэт Шестакова, и удивлялся непривычной для него разговорчивости. А он после глубокой затяжки продолжал:

— Как приедем, взгляни на мое колено. Мы с этим чертовым Соломоном на немецкие танки напоролись у переезда. Хорошо, что они наш мотоцикл сперва за свой посчитали. Ну и Эдуард не промах. Я бы не смог так быстро развернуться. А когда колено сшиб — убей не помню!

Я понял, почему Шестаков возбужден и разговорчив. Он по-человечески рад, что наши машины невредимы и что сам он благополучно ушел прямо-таки из-под носа у немцев. [95]

Шестаков вдруг вытащил из кармана четвертинку и предложил:

— Давай, земляк, по глотку. За нашу везучесть!

И огурчик соленый есть, Мария сунула. Кто ее знает, где добыла такую роскошь.. — Он глотнул из четвертинки и, громко хрустнув огурцом, добавил: — А у нас радость. Ребята наши пробились из Вельмогово!

Да, это было большой радостью. Мы долго не знали о судьбе двух отделений, оставшихся у проходов в минных полях.

К своим мы приехали поздно. Роты располагались за избами, на огородах. Под натянутыми плащ-палатками горели небольшие костры. Бойцы сушили сапоги, грели натруженные, покрасневшие ноги. Пользуясь моментом, Петрушина, Павлюченкова, Молчанов и Соболева осматривали их, густо смазывали пальцы зеленкой и бинтовали потертости. За потертости никого упрекать было нельзя: люди давно потеряли счет пройденным километрам и забыли, когда разувались в последний раз.