Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Но нашим испытаниям не суждено было так быстро и просто окончиться.

Не успели сесть за обеденный стол, как приехали мистер и миссис Джолис.

— Скорее, скорее поехали, мы нашли для вас гостиницу.

Мы страшно обрадовались, это то, что мы хотели. Перейти в отель, где будут с нами дети, и освободить этих гостеприимных, милых людей.

Через полчаса мы уже были в Манхэттене. По дороге мы заехали на 72-ю авеню вест-энд, забрали детей. И только когда машина остановилась напротив дома с названием «Лео-Хаус» на 23-й улице вест-сайд и наши вещи были внесены в вестибюль, Ева Джолис сообщила нам, что этот отель — какой-то католический приют для приезжающих из Европы и что нашли его наши адвокаты благодаря своим связям в католическом мире.

И тут к нам навстречу со стульев поднялись Ричмонд и Моррис.

И в этой страшной, тревожной обстановке мы оказались снова в руках Морриса и Ричмонда. Шум и звон по радио и в газетах — это и была та сенсация, которая требовалась адвокатам. Это была та реклама, которую они жаждали получить. Они были возбужденные, даже приветливые.

Мы поднялись на 4-й этаж. Две малюсенькие, как кельи, комнатки в разных концах длиннющего коридора, без всяких удобств.

— Почему не вместе? — удивилась я.

— Двух комнат вместе в этом приюте у них не оказалось, — ответил Моррис.

Ричмонд включил радио, по которому уже целый день каждые полчаса передавали требование советского правительства о нашей выдаче.

Во всей этой тревожной, даже опасной, обстановке мы чувствовали себя бесконечно одинокими, никто, никто не имел ни малейшего представления, что творится у нас на душе. И как тяжело нам было сейчас. Никто этого не мог понять, и никому, абсолютно никому невозможно было объяснить это.

Я только отчетливо ясно помню, что в эту минуту, если бы вопрос стоял только об одной моей судьбе, без детей, я бы вернулась и отдала себя в руки даже такого страшного сталинско-советского правосудия. До такой степени я уже устала, и опротивело мне все. В лучшем случае был бы концлагерь, но там были бы люди, которые поняли бы меня, и у меня был бы с ними общий язык. Но я смотрела на наших растерянных, взбудораженных детей, которые не могли понять, что происходит и к чему все эти внезапные ночные путешествия.

Говорить о контракте или о чем-либо другом в этот вечер мы были не в состоянии. Нам просто нужно было, чтобы все ушли, оставили нас в покое и дали нам возможность собраться с мыслями и успокоить детей.

Перед тем как уйти, наши так называемые защитники Ричмонд и Моррис снова заявили, что для нашей безопасности они требуют, чтобы никто из наших знакомых к нам сюда не заходил, даже принцесс Голицына, подчеркнули они. По-видимому, потому, что она нас плохо уговаривала подписать контракт и совершенно искренне считала, что мы не должны этого делать.

На следующий день к нам снова зашла группа «старых», новых эмигрантов в Америке, г-н Д. Далин с женой и г-н Б. И. Николаевский, Ю. Д. Денике. Г-н Далин сразу сообщил нам, что у них есть сведения о том, что наше положение действительно очень опасное, и что нас в любой момент могут выдать советскому правительству, и что как будто эти сведения они получили уже прямо из Вашингтона.

— Я не думаю, что американское правительство решило вернуть наши трупы советскому правительству, — во всяком случае, мы живыми ни в чьи руки не сдадимся, — с горечью заявила я. — Так и передайте тем, откуда эти слухи идут.

Услышав, что мы контракт не подписали, они вновь с удесятеренной силой, с испугом принялись уговаривать нас:

— Срок вашей транзитной визы окончится, и вас выдадут эмиграционным властям. Кстати, незадолго до вас были выданы советские матросы, бежавшие с советского корабля. Не говоря уже о тех душераздирающих сценах, которые до сих пор происходят в Европе, где советских граждан, очутившихся по тем или иным причинам в Европе и боявшихся вернуться в Советский Союз, даже забаррикадировавшихся, пытавшихся покончить жизнь самоубийством, истекающих кровью, вылавливали, бросали, как бревна, в машины и увозили. И все это происходило с помощью союзников — Великобритании и США.

Страх этих людей легко можно было понять — все это происходило у них на глазах в высококультурной, цивилизованной Европе.

— Отнеситесь к этому серьезно, — упрашивали они нас, — как только ваша виза окончится, американские эмиграционные власти могут вас арестовать, отправить в тюрьму на «Эллис-Айленд» («Остров слез») и немедленно выслать из страны или выдать советскому правительству.

Мы чувствовали себя как люди, загнанные в западню, из которой у нас, по их словам, никакого выхода нет. Получалось, что и американское правительство, под защиту которого мы пытаемся попасть, — наш злейший враг. Туда нам и нос совать не следует.

В это время появились Ричмонд и Моррис. В этой паре Ричмонд всегда выступал как заправский бизнесмен, а Моррис, как секретарь конгрессмена Кудрина, стоял в стороне.

Мы им заявили, что даже в нашем безвыходном положении мы не можем взять на себя такие кабальные обязательства, не зная, что может произойти с нами в любой момент. Мы категорически отказываемся подписать этот контракт, и они могут считать себя свободными.

И тут Ричмонд заявил:

— Мы готовы внести в контракт поправки. Вычеркнем профессиональные заработки и оставим только 50 % литературных на 1 год.

Кирилл обратил их внимание, что в этом контракте не сказано ничего об их собственных обязательствах по вопросу нашей легализации, и предложил внести этот пункт в контракт.

— Что вы, что вы, — запротестовали в один голос Ричмонд и Моррис. — Вносить этот пункт в этот контракт неэтично. Мы джентльмены, в ранее подписанных нами документах ясно сказано, что мы являемся адвокатами по вашей легализации.

Положение, в котором находились мы, мягко говоря, было ужасное. Делать было нечего, мы снова решили: чужая страна, чужие нравы — и подписали.

— Но это ведь не все, они позже нас замучают, — сказала я, и как в воду глядела.

Наше состояние от всего происходившего вокруг нас и того беспросветного, опасного положения, в котором мы находились, и стремление всех наших знакомых не успокоить, а нагнать на нас как можно больше страха могло свести с ума кого угодно.

Все время после нашего выступления в печати и особенно после требования советского правительства о нашей выдаче, корреспонденты буквально осаждали адвокатов, настоятельно требуя от них созвать пресс-конференцию с нами.

Мы упорно отказывались от пресс-конференции, не хотели отвечать на дурацкие вопросы, которые (по нашему опыту в советском посольстве) обычно в таких случаях задаются, и особенно не хотели появления наших фотографий и фотографий детей в печати, на чем настаивали адвокаты. Отдать детей в частную школу у нас не было средств, а в обычной «паблик скул», то есть в обычной городской школе, я боялась каких-либо инцидентов.