Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Я вспоминала, как на нашем пароходе плакала жена ехавшего в Канаду дипломата. И я в недоумении спрашивала у нее, о чем она так сокрушается.

Она сказала, что они уже были здесь раньше, как только установились дипломатические отношения с Америкой, и у нее остались горькие вспоминания, как ее сына избивали и как над ним измывались американские мальчишки за то, что он был «комми» — советский. Дети дипломатов тогда ходили в общие американские школы, своих школ еще здесь не было. Сын ее сейчас погиб на фронте.

Нас в это время все уговаривали, что мы должны как можно больше печатать о себе и стараться не вылезать из «паблисити», это необходимо, чтобы вызвать симпатию и сострадание американской публики. Вот этих самых «паблисити» мы и боялись как огня.

Наконец мы скрепя сердце согласились на пресс-конференцию при условии отсутствия фотографов.

13 января состоялась пресс-конференция в конторе «Хочвальд, Моррис, Ричмонд, Эсквайр» Эксчендж-плейс, 40, Нью-Йорк. Переводчиком был незнакомый нам г-н Сол Левитас. Очевидно, наши адвокаты были так недовольны «принцесс» Голицыной, что они не хотели ее присутствия, несмотря на то что мы об этом просили. Они также настояли на присутствии на этой пресс-конференции наших детей.

В числе вопросов были вопросы приблизительно такого уровня:

— Почему вы не носите обручальные кольца? Они что, запрещены в Советском Союзе?

— Запрещать — никто не запрещал. По-моему, кто хочет, тот носит.

— Разрешают ли в Советском Союзе читать иностранную литературу?

— С детства, — ответила я. — Вот, например, наша дочь в 7 лет по дороге из Москвы во Владивосток читала «Всадника без головы» Майна Рида. Правда, эту книгу на таможне, к ее великому огорчению, таможенник изъял. Но я уверена, не по политическим мотивам, а просто, по-видимому, самому хотелось прочитать. Так как тут же рядом лежала моя книга «300-летие дома Романовых», и никто не обратил на нее никакого внимания.

А один из журналистов (даже не помню сейчас, в какой газете) умудрился написать, что остались мы в Америке, увлекаясь чтением произведений Майна Рида и Джека Лондона.

Когда закончилась пресс-конференция, мы попросили вывести нас на улицу к такси с черного входа, чтобы избежать встречи с толпой фотографов и журналистов, не попавших в контору к адвокатам и ожидавших нас у главного выхода на улице.

Газеты писали: «Пресс-конференция проходила в элегантном офисе мистера Ричмонда». От чего он тоже был в восторге — это была реклама их фирмы вообще и его имени в частности. Господи, до чего же все здесь падкие на «паблисити» по любому поводу. Помню даже такой случай: когда американская полиция нагрянула в какой-то дом терпимости на пятой авеню в Нью-Йорке, все его обитательницы старались попасть в прессу и на глаза фотографам.

Для нас, советских граждан, это было дополнительным наказанием.

Мистер и миссис Джолис в тот же день пригласили всех нас на ужин к себе на авеню 270 вест-энд, на 12-й этаж, который их семья занимала полностью.

Ричмонд тут же сообщил нам, что он только что видел очень хороший «апартамент» за 5000 долларов в год и две тысячи «супера» в карман, и все, что потребуется от нас сейчас — это деньги, деньги, деньги.

Для нашей легализации тоже потребуются большие деньги, — несколько раз повторил Ричмонд, и что огромные деньги можно заработать на статьях и на книге. Моррис тут же продемонстрировал всем вырезки из газет о книге Кравченко и заявил:

— С этого момента погоня за деньгами должна начаться, как золотая лихорадка, что Кравченко на своей книге заработал большие деньги, об этом мы уже слушать устали.

Для нас стало ясно одно: захватив нас в свои руки, они действительно хотели на нас заработать, и договор на 50 % они решили заключить с нами точно такой же, как Кравченко заключил с Юджином Лайонсом.

Но они упустили одну очень существенную деталь, как объяснил нам сам Юджин Лайонс после того, как мы с ним познакомились, а именно что Юджин Лайонс за эти 50 % сам написал для Кравченко книгу, был ее переводчиком, редактором, издателем и агентом по продаже.

Видя все их попытки и усилия, даже я и Кирилл, не имея в виду выступать в печати, решили пойти на уступки. Ладно, решили мы, попробуем, если они договорятся и если то, что мы хотели бы сказать, напечатают.

Но, к сожалению, все старания наших адвокатов, их встречи с издателями, писателями, журналистами в области «литературной» деятельности ни к чему не привели и все их усилия в качестве литературных агентов не дали никаких результатов. Было очевидно, что на этом поприще у них не было опыта.

Наконец, между этим, по-видимому, основным теперь для них занятием и нашим неоднократным напоминанием о том, что наши визы подходят к концу, Ричмонд нашел время пойти с нами в эмиграционное бюро, где мы подали прошение о продлении наших виз.

Жить в этом «Лео-Хаус» для нас с детьми было сплошной мукой. Двух смежных комнат так и не нашлось. Дети целый день изнывали от тоски в закрытой комнате.

Мы все силы прилагали к тому, чтобы как-нибудь их развлечь, о школе еще и речи не могло быть. Играли с ними в карты, домино, выходили на прогулку на 23-е улице в скверик, водили их в кино.

Когда мы выходили из отеля, за нами неотступно следовали какие-то типы. Даже дети спрашивали:

— Что за дяди ходят за нами все время?

Кто и зачем поставил их следить за нами: куда мы ходим, с кем встречаемся, кто к нам приходит? Или просто охранять нас? Мы понятия не имели.

Живя в «Лео-Хаус», несмотря на все строгие запреты «наших» адвокатов, наши знакомства постепенно расширялись.

В первые годы нашего пребывания в Америке нам пришлось встретиться со всеми политическими группами и течениями, и мы были поражены той глубокой неприязни, которая существовала между всеми этими группами. Их не могло сблизить даже общее чувство ненависти, которое все они испытывали к Советскому Союзу, каждый из них ненавидел, но ненавидел по-своему.

И несмотря на всю свою ненависть к большевикам и большевизму, самому страшному для них слову, мне казалось, где-то в глубине души у них таилось все-таки чувство гордости, что вот Россия, пусть даже советская, победила могучую Германию, как в былое время Наполеона.

Деятельность монархистов, ультрамонархистов, кадетов, высшей, так сказать, касты, в те годы ограничивалась различными великосветскими приемами, балами, на которые они надевали все старые регалии. Их ранги постепенно увеличивались, и величали они друг друга старыми титулами: «ваше величество», «ваше превосходительство», граф такой-то, князь такой-то. Иногда у входа здесь же распродавались фотографии и портреты «августейших».