Юрий Ветохин - Склонен к побегу

— Здравствуйте, Борис Михайлович! — подошел я к инженеру.

— Очень рад, Юрий Александрович. Здравствуйте! Хорошо, что вы, наконец, приехали, а то не с кем в шахматы поиграть, да и порядок поддерживать в общежитии будет легче. Вы — некурящий, я — некурящий, Иван Ильич — тоже. Заставим курильщиков выходить в коридор курить. Я боялся, что не дадут вам отпуск летом. Вспоминали вас с Иваном Ильичем.

Для них всех я по-прежнему был инженером. Никто не знал здесь, что я уже два года вынужден работать грузчиком. В прошлом году мы вели профессиональные разговоры, споры и тогда я не знал, как мне судить о себе: толи я живу двойной жизнью, притворяюсь, выдаю себя за другого, то ли я на самом деле — другой. Ведь если бы я сказал откровенно, что я — грузчик, то никто бы не поверил. Ну какой я грузчик? Разве может быть действительно грузчиком человек, написавший несколько научных статей и брошюр и пишущий теперь политическую книгу? Разве может быть грузчиком человек не пьющий, не курящий и не терпящий матерщины?

На другой день я пошел в Курортную поликлинику № 1 и купил курсовку на лечение. Лечение мацестинскими сероводородными ваннами очень популярно в Советском Союзе и не напрасно. После каждого курса лечения я чувствовал некоторое ослабление своей сердечной болезни. Кажется, и на мое общее состояние ванны тоже оказывали благотворное влияние. К сожалению, с каждым годом даже это дорогостоящее лечение становится все хуже и хуже. Появилась явная небрежность персонала при мы тье ванн и их заливке в соответствии с назначением врача. И это не удивительно: были произведены сокращения штатов и теперь каждый десяток ванн обслуживался только одной женщиной. Она бегом бегала от одной ванны к другой и все равно не успевала. А очередь, нервничая, еще подгоняла ее… Принимая ванны, я полностью соблюдал режим: не загорал, не купался в день ванн и лежал 2 часа после каждой ванны. Вместе с вдыхаемым морским воздухом, вместе с солнечными лучами и вместе с пузырьками газа, теперь уже не очень часто появляющимся в мацестинских ваннах, в мой организм все же возвращались бодрость и силы. Можно было начинать окончательную подготовку к побегу.

Однако, в начале надо было узнать, что же все-таки нового создали техники КГБ в области защиты морских границ за те 10 лет, что я находился в тюрьме. Я подозревал применение теплопеленгаторов, приборов ночного видения, телевидения и т. п. Я знал, что КПСС не пожалеет никаких средств на развитие и внедрение подобных систем на границах. Доказательством проведенных технических усовершенствований явилось озадачившее меня исчезновение ранее столь распространенных прожекторов и более либеральный подход к разрешению прогулок вблизи моря в темное время суток. «Значит, пограничники уверены в себе. Значит, они что-то имеют» — размышлял я. С целью получить больше информации, я запланировал поездку на пароходе в Батуми.

Купленная мною в Платной поликлинике курсовка давала право посещать Лечебный пляж, который был меньше переполнен отдыхающими, чем другие пляжи. Кроме того, на Лечебном пляже иногда устраивались некоторые развлечения. Об одном из таких развлечений было объявлено вскоре после моего приезда. Это была пешеходная прогулка на гору Большой Ахун под руководством инструктора альпинизма. В объявлении сообщалось, что лица, не имеющие спортивной обуви, могли взять ее напрокат на складе Административного корпуса. Я решил принять участие этой прогулке, несмотря на боли в сердце. Как и 12 лет назад, когда я регулярно взбирался на гору Кара-Даг, чтобы укрепить свое сердце,

так и теперь, я решил лечить его физической нагрузкой. «Клин клином выбивают!» — учит русская пословица.

В назначенный день я пришел в 9 часов утра к проходной Лечебного пляжа, показал дежурной свою санаторную книжку и, пройдя коридор, вышел наружу, где в двух плавательных бассейнах с морской водой с утра до вечера тренировалась советская олимпийская команда пловцов. Любуясь точными движениями спортсменов, я перешел маленький мостик, под которым находился канал, соединяющий бассейн с раздевалкой в Административный корпус, и по наружной лестнице поднялся на второй этаж. У дверей кладовой стояла женщина выше среднего роста с удивительно «домашним» лицом. На ее лице, как это бывает только дома, не было ничего искусственного: ни деланной улыбки, ни косметики. У женщины были ярко голубые глаза и коротко подстриженные, завитые волосы цвета спелой ржи. Слегка курносый нос придавал несколько насмешливое выражение ее выразительному лицу. Она была одета в легкое голубое, декольтированное платье, которое красиво облегало ее развитую фигуру.

Женщина мне сразу понравилась и я, радуясь, что мы оказались вдвоем, заговорил:

— Вы тоже пришли за кедами?

Она с готовностью ответила мне и в свою очередь о чем-то спросила. Через короткое время мы уже разговаривали как старые знакомые обо всем на свете, выбирая в то же время себе кеды. Мы оставили свою обувь в кладовой и в казенных кедах вышли на улицу, где туристов ожидал специальный автобус. В автобусе мы сели рядом и продолжали разговаривать. Потом, на горе Большой Ахун, любуясь прекрасными видами лесистых гор, мы тоже не отходили друг от друга. Я ведь очень истосковался по женщине за годы тюрьмы, а тут вдруг интеллигентная, красивая женщина проявила интерес ко мне. Когда мы спускались с горы, я упал и поцарапал себе колено. Валентина Николаевна, так звали женщину, тотчас подошла ко мне и заботливо перевязала его своим платком.

В ресторане «Кавказский Аул», в первый раз за 12 лет, я выпил пол стакана вина и немного опьянел. Во всяком случае, когда туристы прямо на поляне устроили танцы под аккордеон, я не пропустил ни одного из них, танцуя все время с Валентиной Николаевной. Танцы кончились и инструктор собирался вести нас еще куда-то.

— Давайте убежим от них! — предложил я Валентине Николаевне.

— Здесь далеко бежать. Лучше — уедем! — насмешливо-рассудительно ответила она, указывая на рейсовый городской автобус.

Через пол часа мы были на другой горе, где в лесу стоял другой ресторан «Старая мельница», по форме напоминающий ветряную мельницу. Гостей еще никого не было. Мы сели за маленький столик в нише, висящей над пропастью, заказали вино и закуску и Валентина Николаевна начала рассказывать о себе.

— Я родилась в семье врача. Вы ведь знаете, что значит быть врачом в Советском Союзе! Нет никого в СССР, кто бы получал такой низкий оклад, как врач! Даже дворник, даже грузчик и те живут лучше врача: они могут хоть где-то подработать — там помогли мебель занести в квартиру, там — какую-то грязную работу сделали — глядишь, немного им и заплатят за это. А ведь врач не может этого — положение не позволяет! Даже если он и захочет делать черную работу — его не возьмут, не пригласят! Вот и получилось, что я все детство провела в беспросветной нужде, нищете: у меня даже куклы приличной не было. Бедная мама с трудом могла накормить нас с сестрой, а об одежде и игрушках и мечтать было нечего. Поэтому я и вышла замуж за номенклатур-щика, занимающего крупный партийный пост, чтобы только выбраться из опостылевшей нищеты. Только счастья я не нашла. Мужа своего я так и не полюбила, хоть и старалась, — чужой он мне: морально чужой, нравственно чужой. И я очень несчастна! Даже наш 15-ти-летний сын не связывает нас с мужем. И работа моя — такая же фальшь, как и вся моя жизнь. Я — инженер, а с детства люблю литературу.