Рустам Мамин - Память сердца

Так вот, сидим мы за обеденным столом. Все чинно. И Танюшка, их дочь, лет четырнадцати, какая-то нежная, с милой непосредственной улыбкой и наивно-лукавыми глазами тоже с нами. Лара моя, у которой опыта в кулинарии – даже кот не наплакал и которой я Зинины блюда ставил в пример, что-то выплеснула под настроение об их отношениях, о тепле семейного очага… А Илья Семенович рассмеялся:

– Да, ребята, а меня ведь могло и не быть за этим столом! Закопали бы где-то в лесу, и дело с концом!

– Как это?

– Да было дело… Во время войны. В окружении… Я начал снимать, как политрук с пистолетом в руке бросился наперерез нашим отступающим: «Стой! – орет. – Назад!..» Ну герой!.. Естественно, я перевел камеру на отступающих. А те под огнем – бегут лавиной!.. И вдруг этот политрук – пистолет на меня: «Ты что снимаешь, гад?! Пристрелю!..»

Да… Удивительно мужественный был человек Илья Семенович. С каким-то настоящим, крепким стержнем. Никогда не жаловался на здоровье, хотя потом я узнал (не от него самого, а через Лару, которая очень сошлась с Зиной), что здоровье у него было весьма и весьма подорвано. Взять только съемки «Пика Дружбы», которые попросту, на всю жизнь, наградили его жуткими болями в ногах. Ведь подъем-то они совершали, «все свое неся с собой» – а это не только продукты, одежда и прочее, что нес каждый альпинист. Это в первую голову – камера, штатив, кассетники, пленка, объективы!..

Как-то про своего монтажера Таю, не помню фамилии, Илья с восторгом сказал: «Она мастер! Черта с дьяволом, а если надо, и с Богом смонтирует!» Так вот, Гутман был таким оператором, который мог все! И с чертом! И с дьяволом! И с Богом!.. Но была у него особая человеческая черта, о которой поэт сказал: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…» И эта самая черта не давала ему останавливаться. Его тянуло выше и дальше – в режиссуру. Он чувствовал, что может!.. Скажет с экрана свое, особенное, никем пока не раскрытое!..

Но такому классному оператору, как Гутман, нелегко было перейти свой Рубикон. Как прекрасный оператор он был нужен хорошим, классным режиссерам. И даже великому, прославленному Роману Кармену, который даже обиделся на Илью Семеновича, когда тот сообщил ему о решении взять, наконец, режиссерскую работу. Хотя позже, когда началась работа над двадцатисерийной эпопеей «Неизвестная война», художественным руководителем которой был Кармен, тот сам предложил Илье Гутману режиссерскую работу аж на двух фильмах.

Первая моя работа с Гутманом как режиссером-оператором была на фильме «Перед началом спектакля». Короткометражка. Без великих судьбоносных тем и идей. И все-таки – новаторская работа! Было это году в 1964-м. Время, когда нашу Центральную студию документальных фильмов называли «придворной». Это, в первую очередь, «паркетные съемки по протоколу» приемов в Кремле, съемки «пребывания» иностранных правительственных делегаций, репортажи с международных научных симпозиумов и конференций, громкие сообщения о высоких трудовых достижениях на шахтах, заводах, колхозных полях…

А тут – в кадре простые люди. Смущенные. Помятые. Неброско одетые. Таких во множестве мы видим в магазинах, трамваях, метро. И не замечаем… А все они тянутся к культуре. Мечтают попасть в театр…

Поясню. Гутман задумал снять из чрева кабинки кассира появляющиеся в окошке лица. Людей, выпрашивающих билетик на сегодняшний спектакль… Попросту говоря, это была идея съемок «скрытой камерой», что тогда считалось у нас большим новшеством. А снимать-то надо (ни больше ни меньше!) из кассы Большого театра! Кассир Большого театра – царь и бог! И тогда, и сейчас! Нет, пожалуй, тогда еще больше, потому что уж очень у нас в Стране Советов преклонялись перед иностранцами. В первую очередь – билеты им. А уж о разных именитых зрителях, о брони райкомов, горкомов и выше – и речи нет. Словом, у кассира оставались крохи. И в его власти по своему усмотрению их распределять.

Не буду вдаваться в подробности моих переговоров по организации этих съемок: ведь помимо камеры на штативе, оператора, в кассу надо было еще засунуть осветительный прибор с одним, хотя бы одним осветителем! «А касса не резиновая!» Но все-таки вопрос был решен. Кассир уступил, прельстившись бутылкой хо-ро-о-шего коньяка! И вот представьте…

В окошко кассы просовывается мужик в лохматой, сшитой из собачьей шкуры шапке. (Каждый старается просунуться как можно глубже, поближе к кассиру. Им кажется, так их лучше поймут.) Мужик отталкивает локтями, спиной тех, кто тоже пытается приблизиться к заветной кассе.

– Послушай, кассир… Уважаемый!.. Товарищ! Я из Сибири. Всю жизнь мечтал в Большой театр попасть… – (Его оттаскивают сзади.) – Тыщи километров проехал…

– Проехал или прошел?

– Чево?

– Дорогой! На сегодня билетов нет. На послезавтра – два в бельэтаж…

Голова, вдруг дернувшись, исчезает. Вместо нее появляется потное лицо властной женщины, вероятно, победившей всех в толкучке у кассы:

– Мне на… – тоже исчезает.

Влезает опять сибиряк. Без шапки:

– Отдайте шапку!.. Простите, дайте на завтра…

– Нет на завтра! На послезавтра!..

– Я завтра уезжаю…

– Я же сказал, на завтра нет билетов! Отойдите от кассы…

– Давайте шапку!.. Тьфу, давайте на завтра. На после, послезавтра… Щас вот деньги достану…

Просовывается рука женщины, вся в кольцах. Слышен голос:

– На завтра три билета на Годунова…

– Завтра – Плисецкая!.. Женщина, уберите руку. Сибиряк, где ваша рука?

– В шапке… Это… Деньги и в шапке!..

Слышны голоса из очереди:

– Сибиряк, катись отсюда! Вам все мало! Я из Узбекистана, и то стою…

У Гутмана как режиссера была какая-то своя манера, я бы даже сказал – интонация. Он строил свои картины каким-то особым, одному ему присущим – удивительным образом. Из глубины содержания каждого эпизода, монтажной фразы, из слияния изобразительного ряда, дикторского текста и музыки всплывала какая-то проникновенная человеческая интонация, эмоция, теплота. Казалось бы, привычное, известное он ухитрялся оборачивать к зрителю новой, неизвестной гранью.

Расскажу немного о следующем нашем совместном фильме – «38 минут в Италии». Работа очень и очень примечательная во многих отношениях.

Конечно, с Гутманом в Италии я не был. Тогда не практиковались выезды за границу членов съемочной группы. Выезжал только оператор, таща на себе и пленку, и съемочную, и даже осветительную аппаратуру. Валюты выдавали в обрез. Где уж тут нанимать носильщиков и подсобных рабочих! Всё на себе! Всё сам! Един – во всех мыслимых и немыслимых лицах и ипостасях.

Гутман привез столько интересного материала, что из него, вероятно, при желании можно было собрать не одну полнометражную картину. Как жаль, что производственные рамки были у нас просто непробиваемыми! По плану короткометражка, – и будьте любезны! Тем более что тема – «не государственной важности». А все, что останется («Интересное? – Отлично»!), – в фильмотеку! Не пропадет… Так и сложилась у Ильи Семеновича картина с неожиданным названием – «38 минут в Италии». Тридцать восемь минут – короткометражка…