Рустам Мамин - Память сердца

– Я без него – без рук, без ног. Хотел забрать, но вижу…

– Да, Александр Иванович, пару дней – и мы его выпишем…

Медведкин вместе с Михаилом Роммом жил на одной лестничной площадке. Переживал: Ромму дали звание Героя Социалистического Труда, а ему – нет! А он-то трудился в кино «раньше и дольше»!.. Но вскоре и Александр Иванович получил Звезду Героя. Торжествовал внутренне, – мне было приятно это видеть. Ему пожимали руку, поздравляли. Он не улыбался, а слегка поглядывал, как относятся к этому событию другие… Но все студийные были искренне рады за него…

Если судить по-крупному, то злободневные острые кинокартины не могли своевременно попасть на экран: политика в мире менялась так быстро, что успеть за событиями было просто невозможно. Да и руководство студии в выпуске короткометражек было более заинтересовано, так как все решал план. (Тогда ведь телевидение не было так сильно, так оперативно, как сейчас.) А полнометражное медведкинское кино – это экспедиции, пленка, обработка, большой свет, киноархивы… Сотни коробок! Тысячи метров пленки! А потом монтаж, комбинированные кадры по его разработкам и чертежам. Озвучание – сведение синхронов, музыки, шумов. Печать копии… И еще когда высшее руководство соблаговолит посмотреть!.. Да, все это так: наше тяжелое, неповоротливое тогда кинопроизводство не могло угнаться за стремительностью замыслов, высочайшим полетом громадного медведкинского таланта и непредсказуемыми поворотами в судьбах стран и цивилизаций. И все-таки масштабные кинопамфлеты Александра Медведкина навсегда останутся для всех нас ярким свидетельством времени, нашего бытия, политики нашего государства. И учебными пособиями, примерами мастерства подлинного режиссера-документалиста, высочайшего профессионала – для всех приходящих в этот жанр.

Не помню уже, как случилось, что перекинули меня от Медведкина – на другой фильм. То ли там горели сроки, то ли еще что… Но хорошо помню, что Александра Ивановича тогда на студии не было. Да и я, видимо, не слишком противился. Словом, с новой группой уехал в Новосибирск. Вернулись, – Медведкин был болен. Отправились в какую-то другую командировку… Звоню оттуда в объединение, а Нина Станиславовна сообщает:

– А Александр Иванович-то работает без директора…

В ее словах я уловил какой-то упрек, видимо, у них был разговор с Александром Ивановичем. И меня это больно царапнуло. Взволновало. Захотелось объяснить ему, как все произошло. Вернувшись в Москву, я нашел Медведкина в монтажной. Объяснился… Он широко, попросту улыбнулся, похлопал меня по плечу:

– Да брось ты… Я же понимаю, что ты не волен. Да и у меня уже все позади…

Но по его глазам, смотревшим задумчиво, как-то непривычно, я понял: обидел старика… Видимо, какой-то частью души мы прикипели друг к другу, и этот нелепый разрыв не прошел бесследно.

Простите меня, Александр Иваныч!..

С удовольствием работал я с режиссером Катаняном Василием Васильевичем на картине «Майя Плисецкая». Это, пожалуй, мое особое пристрастие. Высокий, осанистый, щеголеватый, он выделялся из общей массы. Сразу видно – художник, человек богемы. В холле первого этажа всегда собиралось много народу – покурить, обменяться мнениями после худсовета, так Катанян сразу бросался в глаза. Вот человек – весельчак! Где бы он ни был, вернее, ни стоял, с кем бы ни стоял, обязательно раздастся его ступенчатый заливистый хохоток.

Была на студии режиссер Мусатова. Так та смеялась как-то невпопад или просто так – ради смеха. Ее громкий деревянный хохот с первого этажа доносился аж на пятый: «Ха-ха-ха!..» Оператор Цитрон шутил: «Смех Мусатовой – разбудит мертвого!»

А у Василия Васильвича Катаняна смех был – особый. Смешок интеллигента, высокообразованного, постигшего тонкости этикета и хороших манер. Приятный собеседник, одинаково ласково, как-то задушевно беседующий об искусстве, литературе, музыке – вообще о жизни, он мог кого-то изобразить – как-то удивительно точно и не зло, показать походку, позу, манеру, послать к черту – и все это удивительно артистично, жеманно, мило хихикая. Вспоминая его сейчас, перебирая в памяти различные случаи, я как-то – со щемящей болью об ушедшем и невозвратном, осознаю, каким гармоничным божеским созданием был этот человек – Василий Васильевич Катанян!..

Таких людей я, пожалуй, больше и не встречал. В нем не было ничего такого, что могло бы вызвать неприятие, отторжение, какое-то несогласие с ним. Он – как песня, из которой слова не выкинешь. Ну прямо по Чехову – все в нем было прекрасно – и лицо, и душа… И, вероятно, именно в силу его таких природных качеств он был так счастлив друзьями. К нему люди просто тянулись. Я не стану перечислять фамилии известных и даже великих, но название фильма, на котором я встретился с Василием Васильевичем – «Майя Плисецкая», говорит о многом. И Родион Щедрин, потрясающий композитор с каким-то особенным, глубинным чувствованием музыкальной гармонии – муж балерины, и сама великая, непревзойденная Майя Плисецкая дружили с Катаняном. Именно ему Майя Михайловна щедро отдала свои немногие свободные часы для создания фильма-портрета.

Василий Васильевич не был хроникером в общепринятом понимании этого слова. Ему были чужды суета, стремление успеть, ухватить, запечатлеть быстротекущие события каждого дня. Он был творцом другого толка. Выходец из семьи известных интеллигентов, человек утонченный, сотканный из какого-то «особого духовного материала», и, как ни выспренно это прозвучит, я бы сказал: человек из «высших артистических, творческих сфер», он как режиссер тяготел к фильмам-полотнам, исследующим палитру художника, деятеля искусств. Таким был и фильм о балерине Плисецкой. И неслучайно мне, например, больше всего понравился в нашей картине эпизод, где кадры синхронного интервью балерины, рассказывающей, как меняется пластика в зависимости от национального колорита, национальной принадлежности танца, перемежаются с кадрами древнегреческих амфор, на которых через многие века дошли до нас мгновения танца в экспрессивных позах танцовщиц. Вот это почерк режиссера Катаняна! Выразительными средствами киноискусства, с помощью комбинированных кадров, он рассказал об искусстве балета, привлекая в качестве доказательного аргумента живопись, графику древних художников…

Хочется отметить, что положительная энергетика, исходившая от Василия Васильевича, передавалась и людям, его окружавшим. Странным образом люди, ставшие ему ближе, даже просто члены его съемочной группы, находили доброжелательный отклик и со стороны друзей нашего режиссера.

Помню, готовились мы к съемкам синхронного интервью Плисецкой. Почему-то решили снимать не в театре, а у нас на студии, в просмотровом зале первого этажа. Вынесли лишние кресла, подготовили к съемкам директорскую мебель. Стали готовить осветительную аппаратуру.