Рустам Мамин - Память сердца

– Что-о?! – взорвался Русанов.

Трясущими руками он схватил Авербуха за ворот, пуговицы с рубашки Маркуши разлетелись искрами. Одной рукой режиссер, как былинку, тряс тщедушного ассистента, другой – пытался достать его ухо… Иностранцы в смятении переглядывались.

– Павел Васильевич! Успокойтесь! Смотрят кругом, – успел шепнуть я.

Русанов обмяк. От хамства Маркуши ему стало плохо, он чуть не упал.

Слава богу, к нам никто из устроителей вечера не подошел, все успокоилось само собой. Но Русанов долго сидел на кофре с закрытыми глазами:

– Рустам, я его приласкал, как советовал Воронец?..

– Нет, Павел Васильевич. Я сожалею. Урок был бы наглядный и долгий. А сейчас вы успокойтесь, вон сколько свидетелей продолжают смотреть на нас…

– «Первый раз, что ли»!.. Веришь, от этих слов у меня в глазах потемнело! Но мозг сработал, я сразу же просчитал: если этот оболтус ронял камеру, значит, она не работает! И никто ее не проверял!.. Все три дня синхронной съемки – коту под хвост!.. Где этот шалопай?

– Ушел в буфет, «воды попить».

– Вот негодяй! Его убить мало!.. – И, помолчав, уточнил: – Рустам, он что, нерусский?

– Павел Васильевич, я тоже нерусский. Успокойтесь. Давайте думать, как не упустить, не сорвать съемки… Звукооператор на месте. Есть «Конвас». Надо выходить из создавшейся ситуации. А с Маркушей на студии поговорим…

Молчавший все время звукооператор проронил:

– Оболтус плюс шалопай в квадрате, и нерусский, между нами мальчиками говоря. Не берите его боле, не ставьте съемки под угрозу. И потом, такой грохот был! Я свою аппаратуру проверял, – записалось. Думал, без милиции и органов дело не обойдется!

– Ну что делаем, Дмитрий Георгиевич? Вы что все время молчите? – Я хотел подключить к разговору Рымарева, второго оператора.

– Он и у меня, собачий сын, уронил камеру, – тихо признался Рымарев, человек сдержанный и очень немногословный, фронтовик. – Камера – ничего, а объективы – вдребезги! Пришлось намеченные синхроны снимать на «Конвас», репортажные записи звукооператора выручили. Режиссер как-то вышел из положения… А с Маркуши как с гуся!.. Не понимаю, что его держат?

– Он четко понял, что все легко с рук сходит, – подхватил звукооператор. – Вот и сейчас видите, он, негодяй, пошел «воду пить»! Камера не проверена. Кассеты разбросаны… А его нет!

– Зачем ему спешить? Он знает, все образуется. В армию ему надо…

– Во!.. У меня пленки много, кассеты сам заряжал. Давайте определимся с синхроном, – закончил Рымарев.

Маркушу Авербуха призвали в армию. Советов и наказов было не меньше, чем его проказ:

– Ну, Авербух, держись! Покажи дедам, где кузькина мать блаженствует!..

– Где раки зимуют!..

– Аппаратуру треножную не трожь! Саданет, не очухаешься!..

– Ты там не застрели кого по нечаянности. Не рассчитаешься…

– Сразу в генералы не лезь! Надо постепенно, по-людски, а не по авербуховски…

– На всякий случай ухи береги от таких, как Воронцов.

– Сынок, все береги: и ухи, и шею, и задницу от пинков…

– Главное, к жене комполка не ластись. Они еттого не любят! Все береги…

Прошло несколько лет. Авербух вернулся из армии. Как рассказывают ассистенты, там Маркуша, подвизаясь на «клубной ниве» (видимо, опыт работы на ЦСДФ не прошел зря), снимал любительской камерой все, что было нужно замполиту. Поднаторел. Был «вольным» солдатом. По рассказам самого Маркуши, ни к дедам, ни к жене комполка, не имел никакого отношения…

В результате Авербух был рекомендован во ВГИК как «классный кинооператор, которому, как воздух, необходимо повышение профессиональных знаний». Письмо-отношение подмахнул, как ни смешно, сам командующий округом.

В итоге рядовой Авербух вне конкурса был зачислен во ВГИК. И сейчас, по слухам, стал кинорежиссером. Даже, говорят, будто – неплохим!

А вы всё: Маркуша, Маркуша…

Следующая моя работа была у Медведкина, знаменитого Александра Ивановича Медведкина, известного всему миру кинодокументалиста, прославившегося в двадцатые годы агитпоездом «Медвед-кино». В годы первой пятилетки этот поезд колесил по стране, по главным стройкам, и коммунист Медведкин снимал короткометражные фильмы-репортажи, разрабатывая новаторские жанры кинопублицистики – политического плаката, фельетона, памфлета, сатирической сказки. Ну, это я так, просто для сведения молодых, которые, скорее всего, и не слышали о Медведкине. Работали мы над фильмом «Дружба со взломом». К этому времени я уже все знал, «что надо, где надо»… Мы ездили с ним в Красногорский киноархив и в Госфильмофонд. С ним было легко работать, он раскрывал свои замыслы, как ему видятся эпизоды, что желательно в том или другом фрагменте. Медведкин вовлекал в процесс создания фильма. Невольно многое становилось мне интересно как будущему режиссеру. Многое виделось его глазами.

Он был крупным режиссером-политиком, в его творческой власти было поднять руководителя любого государства – до ему, Медведкину, известной высоты или втоптать в грязь – тоже до определенной меры, – и все это в строгой дипломатичной форме!

Александр Иванович сильный, мужественный, много битый, но твердый и волевой человек. И ранимый. Многие не понимали его! Кто-то и не пытался понять. Я думаю, это серые режиссеры, привыкшие мыслить стандартами. Они критиковали Александра Ивановича в процессе производства, не удосужившись вникнуть в оригинальность замысла, творческих задумок. А потом… восторгались его фильмами!

Во Франции была образована даже школа кинодокументалиста его имени: «Медведкин-фильм» или «Медвед-кино» – сейчас не помню, да и не в этом дело. Там-то его понимали! Как документалист он для них был рангом не ниже великого Эйзенштейна! А может, даже и выше.

В разработке своих сатирических, полных убийственного сарказма фильмов Александр Иванович был смелым и ярким новатором, начиная еще с двадцатых годов и до конца века. И никогда, ни в одной работе не переставал быть им, всегда удивляя, поражая парадоксальностью таланта. Судите сами, хотя бы только по названиям некоторых фильмов-памфлетов – «Закон подлости», «Дружба со взломом», «Склероз совести»… А в быту он всегда оставался тихим и милым человеком. Только походка выдавала его целеустремленность и своеобразное «движение вперед».

Я лежал в клинике Склифосовского. Он пришел ко мне в больницу – крупный режиссер, гигант – ко мне, тогда мальчишке, и говорит:

– Ну и что ты меня, озорник, покинул? – Взял за ухо, потрепал по-отечески: – Кончай болеть! Лежать мы с тобой не имеем права…

В палату вошли врачи, был обход:

– Здравствуйте, Александр Иванович, – его узнали. – Пришли навестить ученика?