Рустам Мамин - Память сердца

И что вы думаете?.. В конце концов я вышел на человека, который назначил день и час, когда мы сможем все снять.

В назначенное время мы с оператором Арцеуловым были у Спасских ворот. Работник Кремля нас встретил – с небольшим узелком под мышкой – и провел на площадку, где предстояло произвести съемку.

Этот человек, помнится, гражданский, наклонившись к ящику с механикой, нажал какие-то кнопки и… спустил государственный флаг! Тишина… Он ждет. Просто, буднично:

– Все у вас? – даже закурил.

– Сейчас-сейчас, – по-моему, у оператора дрожали руки. – Поднимайте!..

Отбросив сигарету, работник Кремля стал поднимать флаг… Оператор снял. И осторожно, можно сказать, даже заискивающе попросил:

– А можно еще?.. Я не совсем уверен, да и крупность другую возьму…

– Пожалуйста!..

Сняли. Довольны все! Такое дело провернули! Стали складываться… А работник Кремля вдруг начал спускать полотнище… (?!) Снял старое, прикрепил новое – яркое, шелковое, – и начал поднимать!..

– Стой!.. – оператор так выкрикнул это слово, что работник Кремля с тревогой обернулся.

Арцеулов сам растерялся. Ноги подкосились, в бессилии он опустился на кофр…

Оказалось, что спуск и подъем полотнища государственного флага – это не только не «международный скандал», а обычная каждодневная акция! Работник Кремля с милой улыбочкой поднимал и опускал новый алый стяг для нас раза три. Выяснилось, его обязанность следить и, когда надо, заменять на флагштоке полотнище государственного флага, если его порвет ветром или оно слишком выгорит на солнце. Вот и всё.

Первая моя работа на Центральной студии была у режиссера Русанова Павла Васильевича, на картине «Манолис Глезос». Уже во вступительном разговоре с Михаилом Самсоновичем Бессмертным я понял, и понял на всю жизнь, что в кино, особенно в кинохронике, нет слов «не могу». Надо твердо знать: если надо – значит, умри, а сделай! Достань! Обеспечь! Простоя в кино не должно быть. Съемочный день стоит огромных денег. Придерживаться сметы, календарного плана – закон.

Проработал я у Русанова два месяца, как вдруг меня вызвали в отдел кадров и сообщили, что по приказу я назначен старшим администратором и зарплата у меня – 69 рублей. А еще через два месяца я был назначен директором картины с зарплатой 90 рублей! Так на одной картине я прошел все стадии – от администратора до директора.

Я работал словно окрыленный – еще бы, наконец-то профессиональное кино! Я не ограничивал, просто не мог ограничивать себя рамками служебных обязанностей! Мне было интересно все! И постепенно у Русанова я стал не только директором, но и ассистентом режиссера. Я привозил ему просмотренный мною в Госфильмофонде материал, находил в архивах новый, им не виденный. Режиссер Кристи, бывший художественным руководителем производственно-творческого объединения, удивлялся, как я, молодой работник, освободил режиссера Русанова от многих организационных работ, и режиссер занимается только монтажом. Мы не нарушали сроков производства за исключением небольших пролонгаций: из-за затянувшейся печати материала в Госфильмофонде, из-за поисков композитора, грека по национальности, и в укороченные сроки (отведенные для короткометражки) вышли на объем полнометражной картины.

Павел Васильевич – человек удивительно русский, внешне даже как будто простоватый. Мне вспоминается, что он постоянно ходил в каком-то пуловере домашней вязки. Он не придавал большого значения своей внешности, одежде, хотя носил довольно ухоженные усы. Общаясь с людьми, он улыбался, часто держа собеседника за лацканы, будто боялся упустить; вглядывался в глаза и «копал, копал» в их душах, в их сущности как можно глубже, чтобы докопаться до чего-то очень важного для себя.

До самых почтенных лет, а ему тогда было за шестьдесят, он сохранил какую-то долю наивности, удивления перед людьми и не стеснялся учиться у них. Он был лирик по натуре. Неслучайно наиболее ярко раскрылся он в фильмах «Сергей Есенин», «Слово об одной русской матери». Я вспоминаю, как с упоением он рассказывал о съемках скромного памятника Матери, не знаю, где он его разыскал:

– Понимаешь, Рустам, сидит она… Ноги босые. Падает снег. А снять надо так, чтобы зритель почувствовал, как ей зябко, одиноко. Больно…

Если бы был дождь, он снял бы этот памятник совершенно по-другому.

Он заразил меня своим лиризмом, эмоциональным видением, стремлением «оживить» кадр, сделать его одухотворенным. «Вложи душу в съемочный материал» – и зритель будет плакать и над документальным фильмом! Тогда кинематографисты часто вели дискуссии о том, что такое документальное кино: хроника, информация или что-то иное, близкое к другим искусствам – к живописи, художественному кинематографу. Для Русанова такой вопрос не стоял! Он твердо гнул линию своего кино – трепетного, лиричного, трогающего душу.

В фильме «Манолис Глезос» Павел Васильевич делал особый акцент на любви Манолиса к родине, к своему народу, а не на идеях, политических целях патриотов, хотя, конечно, об этом шла речь. Но умение находить в судьбе героев фильма что-то очень личное, созвучное чувствам любого зрителя, было характерно для Русанова-режиссера.

Готовясь к съемкам эпизода «Мамаев курган», Павел Васильевич долго водил Манолиса по мемориалу, держа его привычно за лацканы, заглядывал ему в глаза и говорил, говорил… Напоминал о войне, крови, взрывах, о тысячах павших здесь, у кургана…

Во время съемки Манолис плакал, рассказывая синхронно, как, отправляя его в Россию, греческие патриоты просили поклониться от их имени памяти сталинградцев.

Интересным получился эпизод с партизанами, когда они с раненым, умирающим командиром, отстреливаясь, уходят в горы – в метель, в пургу…

Вот остановились, опустили носилки… Сгрудились вокруг командира. На его лице тают снежинки… За кадром возникает гимн греческих партизан – русская песня «Катюша». Она звучала как-то по-иному: пели по-гречески, и музыкальные обороты, аранжировка – какая-то другая… Но было в этом что-то от хора древнегреческих трагедий. Она звучала как надрывающая душу песня прощания, оплакивания, что ли… Она выбивала слезу.

…А метель все метет и метет. Снежинки облепляют лицо командира, скулы, закрытые веки. Но уже не тают…

Русанов стремился, чтобы эпизоды фильма были опоэтизированы, эмоциональны – только так они могут тронуть зрителя до глубины души.

Мы сдали плановый короткометражный фильм – полнометражным; «выручили» план студии, не нарушив сроков производства. Фотографии членов съемочной группы, и моя в том числе, были вывешены в Доме кино.

В следующей своей картине «Сергей Есенин» Русанов так же тонко и лирично выстраивал эпизоды, связанные с особым, неповторимым отношением поэта к родине, природе, матери, друзьям. Русанов сам немножко был Есениным.