Владимир Шморгун - Красный сокол

— Давно на фронте? — поинтересовался Иван, рассчитывая на откровенность собеседника.

— На каком? — исподлобья глянул солдат на щеголеватого летчика и отвернулся.

— Ясно. За что угодил в пехоту? — наступал на горло бывшего летчика миссионер самого элитного рода войск.

— А вам зачем знать? — угрюмо огрызнулся тот. — Что вам надо от меня?

— Летать хочешь? — взял быка за рога покупатель «кадры».

— Еще бы. Но… отлетался. От авиации меня отлучили.

— Знаю. Со мной полетишь?

— Куда? Какая надобность? Мне и здесь хорошо. Ребята уважают. Я бы с удовольствием, да… грехи в рай не пускают. Родился не потомственным пролетарием, а в семье справного казака-пластуна.

— Так в чем дело? У нас сын за отца не отвечает. Сталин об этом на всю страну объявил. На кого обиделся? На чинуш? Плюнь на них. Обида — горю не помощник. Что было, то уплыло. Начни летать — и все вернется вновь: и жизнь, и смысл, и небо, и… любовь. Мало? Пошли, пока я не раздумал.

Солдат замялся:

— Можно с товарищами попрощаться?

— Валяй. Одна нога здесь — другая там, — доставая карт-бланш командующего воздушной армии, бросил Иван Евграфович.

Послюнявив кончик карандаша, он черкнул несколько фраз командиру стрелкового полка: «Согласно указаниям командующего ВВС беру на поруки бывшего командира звена штурмовой авиации Алексея Петровича Компанийца для дальнейшего прохождения службы в особом отряде истребителей при армии. Зам. Федоров». Потом добавил «майор» и полез в штабную землянку.

Торжок встретил их новостью. Начштаба получил сразу десять новеньких «Яков» и тут же по старой привычке распределил по бригадам. Иван Евграфович опротестовал решение и приказал все истребители оставить в распоряжение отряда штрафников. Мысль о том, что новые машины должны поступать на вооружение боевых соединений, а штрафники пусть воюют на старых после ремонта, старший инспектор и заместитель командарма отмел с ходу: «Штрафникам новые Яки нужнее».

Мало того, он потребовал перевести ему в полк на добровольных началах лучших командиров звеньев на должность повыше. Таким образом, у него под рукой оказались такие молодые перспективные летчики, как Михаил Баранов, Иван Зудилов, Сергей Иванов, Николай Игнатьев. И полк заработал с ощутимыми результатами. Ему доверили охранять не только стратегические объекты в тылу, но и передний край.

Вся эта чехарда с самолетами и отзывом лучших пилотов не могла не вызвать у командиров соединений глухого раздражения. К тому же ревность к неограниченным правам командира штрафного полка вызывала у некоторых ненависть к майору с генеральскими полномочиями. Это расхождение портило кровь и Громову. Он послал представление на присвоение своему помощнику звания подполковника. Каково же было общее удивление в стане завистников и поклонников молодого заместителя, когда из штаба ВВС пришла телеграмма, что Федорову Ивану Евграфовичу присвоено звание полковника еще в феврале сорокового года. Когда об этом сообщили Федорову, Иван растроганно признался перед Михаилом Михайловичем, как перед батюшкой:

— Каюсь. Я Пухина недолюбливал. Когда меня назначили командиром полка и с началом Карело-финской кампании полк переподчинили образовавшемуся фронту, меня все время грабили. Можете представить мое положение? Только подготовлю летчиков к боевым вылетам, как поступает приказ отправить их на пополнение в другие подразделения фронта. Просьбы включить полк в боевые действия остались без внимания. Более того, в феврале сорокового года подчистили всех, кого можно было, и остался я гол как сокол с одним У-2 и случайным бомбардировщиком. А тут пришла телеграмма отправить этот бомбовоз под Мурманск. Я самовольно посадил в него шесть «безлошадных» летчиков и подался к Борису Сафонову. По существу, удрал, временно, так сказать, отлучился на фронт. Не мог я допустить, чтоб война продолжалась без меня. Так и воевал я на Севере, выходит, командиром полка без… полка. Скрытно. Боялся, что меня накажут за самоволку. Сбитые в бою самолеты поэтому не учитывались. Молился Богу, чтоб меня не поперли из майоров снова в капитаны, как после Испании… — Старался загладить свой грех боевыми вылетами и заручиться поддержкой командования Северного флота. По окончании финской кампании я вернулся в родную бригаду, радуясь, что меня, как резервиста, Пухин забыл. Приказ не дошел до меня. Застрял на фронте. Полк как бы растворился. Мне тогда не до послужного списка было. А другим — и подавно. Оказывается, Галланд называл меня при встрече полковником не ради красного словца. Он знал обо мне то, о чем я даже не догадывался. Вот в чем суть дела. Все заискивают или ненавидят. А теперь, с четырьмя шпалами, и вовсе замусолят.

— Не волнуйся. Держи хвост трубой — и все образуется, как в лучших домах Люксембурга, — заключил генерал, давая знать, что исповедь закончена. Пора вернуться к суете текущего дня.

К концу сентября многие штрафники имели на своем счету по два-три и более сбитых самолетов противника, но официально им эти победы не засчитывались. Чтобы как-то удерживать их на высоком моральном уровне, Иван Евграфович уговорил командарма представить группу наиболее отличившихся пилотов к реабилитации. Подготовил приказ о награждении и ходатайство перед командующим фронтом о снятии судимости. Представленные характеристики на шестерых осужденных, в том числе и на Компанийца, положили вместе с прошением о помиловании на стол командующего фронтом Конева. Иван Степанович хотел было уже наложить резолюцию на углу ходатайства «В приказ» и расписаться, как вдруг ему позвонил командир триста шестнадцатой стрелковой дивизии с просьбой подкрепить «язычок» зенитной артиллерией. Уж больно досаждают ему «юнкерсы».

— А как выполняется мое приказание, чтобы истребители целый день барражировали над выступом? — сурово осведомился Конев.

— После обеда были они. Даже сбили «раму», а с утра не было их. Не видно было, — пожаловался командир на летчиков, не задумываясь над последствием своего легкомыслия в условиях ожесточенного внедрения приказа Верховного № 227.

Командир дивизии не подозревал, что командующий фронтом искал повода показать всему командирскому корпусу, как необходимо действовать в случаях невыполнения подчиненными отданного приказа в соответствии с призывом партии: «Ни шагу назад».

— Срочно доложите в штаб, и я приму меры, — сердито бросил трубку командующий и тут же вызвал начальника контрразведки:

— Немедленно выявить, кто обязан был патрулировать «апендикс» и расстрелять барбосов за грубое нарушение боевого устава.

Наступление немцев на юге набирало силу. Фронт от Курска до Ростова сдвинулся и за лето докатился до реки Дон на всем его протяжении, а полчища Манштейна прорвались в Ставрополье и на Кубань.