Рут Вернер - Соня рапортует

Детям нужно было срочно учиться немецкому языку. Я должна была послать их в школу, но еще не знала, как все обернется у меня. Немецких документов у меня не было. Поэтому я решила вновь расстаться с детьми, пока ситуация не прояснится.

В Финкенкруге еще существовал получастный то ли детский дом, то ли пансион, тот самый, на заведующую которого пыталась донести Олло. Моих ребят начальница приняла с распростертыми объятиями. От нее я услышала и об опасном поведении Олло. Нина включилась в школьные занятия и овладевала немецким гораздо быстрее, чем мечтательный, застенчивый Петер. Я осталась жить в нашей комнате.

Известие от Центра я получила только в конце апреля. Ответственный товарищ приехал ради этой встречи из Москвы и пригласил меня на праздничный обед в чей-то дом.

Я подробно рассказала ему о последних годах в Англии. Он отнесся к делу с полным пониманием и вникал во все подробности. По его словам, Центру пришлось надолго прервать связь, но деньги и уведомление для меня были положены под дерево: под четвертое дерево за туннелем — и никакой тропинки, ведущей в лес! Только мое сообщение из ЧССР позволило разобраться с вопросом о местоположении тайника. Кто-то — либо они, либо я — допустил ошибку.

Товарищ спросил меня, как я представляю себе свое будущее: у них есть для меня различные варианты в смысле работы. Я не поверила своим ушам. После инцидента с Футом и долгого перерыва я вообще уже не думала о работе для Центра. Сама я хотела бы жить в своей стране как ее гражданка и член ее партии. Мой собеседник тоже был изумлен: он твердо рассчитывал, что я и впредь буду работать для Центра, и по-товарищески пытался убедить меня согласиться. Я сказала ему, что связь с Советским Союзом и моей прежней работой навсегда останется частью моей жизни, но нервы и способность сосредоточиваться у меня уже не те, что прежде, я считаю двадцать лет достаточным сроком и предпочла бы теперь жить в ГДР. Он должен понять, что после столь долгого отсутствия мне хочется остаться на родине и вернуться в партию. Надо думать, партия найдет для меня работу.

Беседовали мы долго. Товарищ просил меня взвесить все еще раз. Я осталась при своем мнении.

В действительности я, несмотря на мое еще неясное положение, с первого дня была счастлива. Когда ко мне обращались со словом «товарищ», у меня перехватывало дыхание; мужчина на улице говорил на берлинском диалекте, и я расплывалась в радостной улыбке.

Из письма сестрам; весна 1950 года

«Разумеется, моя жизнь здесь совсем иная, нежели в очаровательном, но оторванном от мира Грейт-Роллрайте. Я буквально впиваю в себя все. Театры, кино, трудности, успехи, людей хороших и неважных; каждый день я от первой до последней страницы читаю три газеты. Как пиявка, присасываюсь к каждому, кто готов разговаривать со мной, и выжимаю его как лимон. Я бываю на собраниях, постепенно вхожу в курс дела и готова приступить к работе. Что это будет за работа, еще не решено. Мне хотелось бы чего-нибудь серьезного, профессионального с общественной нагрузкой по вечерам. Но тут примешиваются семейные проблемы — дети! Юрген, варвар, предлагает, чтобы я оставила их в пансионе, где они сейчас. Ну уж нет! Довольно и того, что семья расколота, быть может, на годы. Хочу иметь при себе хотя бы двоих младших…»

Советские товарищи предоставили мне квартиру в своем городке Карлсхорсте, а во второй половине мая — другую, вне Карлсхорста. Квартира мне не очень нравилась: темная, с огромной грудой строительного мусора перед дверью, да еще пивная под боком. Почти весь день я проводила в парке, теперь это зоосад, и читала.

Примерно в середине мая исполнилось мое желание: Центр связал меня с немецкой партией. Я была принята товарищем Вилли Клингом из отдела кадров ЦК. С первого дня и до его смерти в 1973 году нас с ним связывала особенно дорогая для нас обоих дружба. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из множества его друзей, знавших его дольше, чем я, описал жизнь этого бесстрашного и непоколебимого немецкого большевика.

Летом 1950 года я, посоветовавшись с Вилли Клингом, приступила к работе в тогдашнем ведомстве информации как руководитель группы в отделе печати. Работа была незнакомой, но тут мне вновь повезло. Ведомство возглавлял Герхарт Эйслер, начальником моего отдела был товарищ Альберт Норден. Деба Виланд стояла во главе группы, реферирующей материалы из Советского Союза, а позднее вошла в состав руководства ведомства. Спустя приблизительно полчаса после начала работы руководители групп собирались в кабинете Герхарта. К этому времени он и товарищ Норден (тогда для нас Конни, имя, сохранившееся от периода подполья) уже успевали просмотреть прессу Англии, Франции и США. Они оценивали ситуацию и нередко с ошеломляющей быстротой высказывали свои мысли, так что перед нами наглядно представала картина классовых боев в мире. Деба Виланд к этому моменту прочитывала советскую периодику и спокойно излагала свои продуманные мнения.

Герхарт Эйслер был в высшей степени дисциплинированным работником. Он никогда не опаздывал. Вернувшись из командировки, скажем, часам к пяти утра, он, как всегда, в восемь часов был уже на своем месте в ведомстве. Во время беседы он, улучив момент, доставал из портфеля погнутую алюминиевую коробку, извлекал свои два бутерброда — иногда к этому добавлялось еще яблоко — и, не прерывая работы, приступал к завтраку.

С Конни Норденом, моим непосредственным начальником, мне приходилось иметь дело ежедневно. Руководящие указания и критику он сдабривал шуткой и иронией. Я была приучена к подобному стилю Юргеном, и меня вполне устраивало такого рода в высшей степени полезное для меня сотрудничество. Деба учила меня подходить к новому методически и основательно. Для меня много значила ее товарищеская помощь. Скоро я уже отвечала за выходивший дважды в месяц бюллетень против американского империализма, а позднее — за шедшие во все газеты ежедневные правительственные сообщения для печати.

Мы получили квартиру получше, и я забрала к себе детей. Петер пошел в первый класс; вторую половину дня он проводил в тогда еще тесном и переполненном детском очаге. Мальчишка сначала выучил берлинский диалект и только потом — немецкий как таковой. Осваивался он в новой обстановке с трудом и очень радовался, если вечером я приходила домой вовремя. В жизни не забуду, как однажды он, когда я вошла, повис у меня на шее и, пользуясь своим новым словарным запасом, радостно воскликнул: «Приветик, старая хавронья!»

Четырнадцатилетняя Нина быстрее почувствовала себя дома, забросила коллекцию фотографий английской королевской семьи и стала активным членом организации Свободной немецкой молодежи.