Иосиф Прут - Неподдающиеся

Отчимом Володи стал Николай Константинович Веденеев. Он был комиссаром Петроградского укрепленного района и Петропавловской крепости. В доме стали отдельно жить две семьи…

Володя проучился еще два года в своей гимназии, ставшей 182-й трудовой школой-семилеткой. На этом и закончилось неполное среднее образование моего дорогого друга.

И мать, и отчим предлагали Володе продолжать учебу. Но он категорически отказался, очень огорчив обоих своими объяснениями:

— Дело в том, что я не мог лишить мою дорогую маму удовольствия содержать меня до пятнадцати лет. Сейчас перед вами стоит совершенно взрослый человек, который должен сам позаботиться о себе. Меня принимают учеником монтера на Третью электростанцию. Заработаю на жизнь…

— Но ты же так боишься тока! Он всегда вызывал в тебе панический страх! — не выдержала мать.

— Вот поэтому я и поступаю именно туда, причем не электриком, а учеником такового, чтобы раз и навсегда избавиться от этого постыдного чувства. Дальнейшему обсуждению не подлежит. Я завтра уже выхожу на работу.

Так начал трудовой стаж Владимир Александрович Соловьев. Об этом периоде его жизни мне запомнилась одна беседа. Я спросил:

— Ну, хорошо, о своем дошкольном периоде, ты утверждаешь, что ничего не помнишь или просто не хочешь вспоминать, в чем дело, Бутуз?

— Нет, почему? Кое-что помню: учился предельно плохо. Уроков не делал. Все время читал, чистил лошадей в манеже, за что имел право ездить верхом сколько влезет. Историю и литературу любил. Математику, физику, химию — терпеть не мог. Поэтому проваливал все испытания по этим предметам, путая числитель со знаменателем, десятичные дроби с обыкновенными, аноды с катодами и вольты с амперами. До сих пор не знаю, на черта нам нужен водород, когда мне вполне хватает кислорода. Дело доходило до скандалов. Когда начались уроки алгебры и наш преподаватель Валентин Яковлевич не то Цантовитов, не то Цинговатов сказал, написав на доске: «X + У = Z», я с места ему возразил: «Это предельно глупо!»

— Почему глупо? — заинтересовался педагог.

— Потому что, — ответил я, — если сложить «икс» и «игрек», то получится «икс-игрек», а не «зэт».

— «Зэт» — новое число, — настаивал наш учитель. — Если соединить невесту с женихом, то она будут носить новую фамилию, фамилию мужа.

Но отбиться от меня ему уже было трудно.

— Во-первых, — сказал я, — у меня ваш «У», как буква, вообще под сомнением. Я узнал, что «У» по-французски и гречески — «И». А затем, смотрите, что вы делаете с другой буквой славянского алфавита, когда пишете, что «А плюс В равняется С плюс D». Почему я должен этому верить? И вообще, как это может быть?!

Владимир Яковлевич терпеливо доказывал:

— Если «А» равняется десяти, а «В» равняется пяти, «С» равняется семи, «D» равняется восьми, то будет по пятнадцать.

— Тогда и это тоже глупо, — спокойно заявлял я. — Зачем доказывать, что пятнадцать равно пятнадцати. Это и так известно.

В общем, об уравнениях ничего не помню. Да и вряд ли в них разбирался. Усвоил только таблицу умножения и основные четыре правила арифметики, чего мне абсолютно хватает и по сию пору.

А вот то, что пережито после школы, отлично помню до сегодняшнего дня. Все было далеко не просто. Ученик монтера не только учился у монтера ремеслу. Мне еще приходилось бегать ему за водкой, иногда даже покупать ее на свои деньги. Но Митрофан Иванович был человеком абсолютно порядочным — явление редкое по теперешним временам. Долг он мне отдавал точно в день получки. И учил меня вдохновенно. А со стороны на это смотрели косо, и тому была веская причина. Ведь многие дети интеллигентных родителей шли работать не потому, что они хотели стать кадровыми рабочими той или иной специальности, в чем была тогда крайняя нужда. Труд для них являлся своеобразной лазейкой. Делалось сие для получения путевки сначала на рабфак, а затем уже и направления в любое высшее учебное заведение. Поэтому с самого начала моей абсолютно искренней трудовой деятельности я находился под сильным подозрением у окружающих меня рабочих, как мальчик, пришедший на электростанцию за возможностью выскочить в люди.

— Да, не сладко тебе, Бутя, жилось. Совсем не сладко.

— Вследствие такого положения, если у меня и возникала мысль о продолжении систематического образования, то излишнее самолюбие и, я бы сказал, даже гордость, заставили меня навеки отказаться от такого будущего. В общем, учился я не столько в учебных заведениях, сколько по Горькому — в людях. И продолжалось это достаточно долго, до двадцать шестого года.

— Что ж, все время — учеником?

— Нет. Через пятнадцать месяцев окончил мой университет у мастера, и тот взял меня к себе уже подручным. Он остался мною доволен и порекомендовал повышение. Так, в двадцать четвертом меня перевели в Петроградский район на дежурный пункт «Электротока» (тока я уже больше не боялся), где я занимал высокую должность по включению света и выключению его за неплатеж.

— Что за странная должность? Их что, этих неплательщиков, было так много?

— Полгорода. Плату ввели сравнительно недавно. Но я взыскивал все до копейки. Был неумолим. Мною были довольны: план я уже тогда выполнял на все сто процентов.

— Значит, у тебя появилась перспектива стать министром финансов?

— Очень остроумно, но тогда, если помнишь, министров не было. Наркомы руководили.

— Подожди, Володя! Может быть, я что-то запамятовал, либо… Когда мы с тобой познакомились, по-моему, шел двадцать четвертый год?..

— Да. Столкновение двух титанов произошло в манеже. Я сделал тебе замечание по поводу посадки в седло, а ты обозвал меня сопляком. Так как вызвать тебя на дуэль я не смог — ты бы наверняка отказался! — то мы вежливо поклонились друг другу и разошлись. Но это была мимолетная встреча. Настоящие отношения начались три года спустя. Закончил я свою трудовую карьеру в двадцать шестом, по сокращению штатов.

— Молодцы электрики! Значит, вовремя спохватились!

— Я им за это очень благодарен, ибо с тех пор, кроме армии во время Великой Отечественной войны, нигде больше никогда не служил. Но расстался я с заводом все-таки тяжело — он стал мне родным. И родилось поэтическое прощание, которое ты найдешь в моей первой книжке. Назвал я его «Последний день».

— Может быть, отвлечемся от твоих оглушительных успехов на электрофронте? Кстати, я понимаю теперь, почему в эти годы так часто гасло городское электричество. Расскажи-ка, брат, о самом первом напечатанном стихотворении. Все-таки какой-никакой, а поэт!

— Год двадцать четвертый. Мне — семнадцать. Первое стихотворение — называлось оно «В кузне» — было напечатано журналом «Ленинградский металлист». После этого стал писать довольно регулярно для других журналов и газет моего великого города. В том же году, например, было напечатано еще несколько моих стихотворений в отделе фабрик и заводов нашей «Красной газеты».