Иосиф Прут - Неподдающиеся

Единственное, на чем пришлось задержаться, это на точке зрения многих советских людей об абстрактной живописи и… о твисте!

Ответ был краток: основным покупателем произведений живописи является государство. Как всякому покупателю в любой стране мира — ему предоставлено право выбора по своему вкусу. Наши государственные организации предпочитают приобретать для своих учреждений, клубов, театров, дворцов культуры и других общественных помещений произведения реалистического направления: ясные по форме и содержанию, привычные для глаз советского человека. А я лично отношусь к абстрактной живописи весьма терпимо. Лучшие образцы ее считаю возможным использовать для раскраски тканей, линолеумов, для декоративных красочных сочетаний при оформлении стен и заборов.

Что касается твиста, то он у нас пока не очень популярен потому, что этот, очевидно красивый, танец должен исполняться только отлично. Но так как твист танец, к тому же трудный, на его изучение надо потратить большое количество свободного времени, которым не всегда располагает наша молодежь. (Напомню, что речь шла о 60-х годах, когда в СССР еще не было безработицы, молодые люди служили, работали на заводах и в колхозах, а в свободное время учились, занимались спортом и самодеятельностью. В ту пору не было ни дискотек, зачастую оболванивающих, приводящих в экстаз людей, ни рокеров, гоняющих на мотоциклах, пугая прохожих; американские боевики с убийствами и насилием еще не заполонили наши экраны; а видеосалонов просто не существовало. Так что я не лукавил, говоря: — Наша молодежь впитала с материнским молоком любовь к театру, кино, музеям, литературе и спорту. А на танцы остаются один-два часа в неделю, во время которых молодежь хочет танцевать легко усваиваемые танцы, а не изучать такие сложные, как твист…).

— Вы пишете только по государственному заказу? — спросил меня один пожилой журналист. — Ведь у вас все оплачивается государством. Значит, оно и выбирает за вас тему?

— Нет, — ответил я. — За свою долгую жизнь мне темы никто не навязывал! Хотя нет ничего зазорного, если государство подскажет тебе тему, как было, скажем, с Фадеевым, которому предложили ознакомиться с материалами об организации “Молодая гвардия”… Я всегда сам выбирал свою тему и свой сюжет. Другое дело, что эти темы и сюжеты были просоветскими, ибо я гражданин своей страны, желаю ей только процветания и величия. Кстати, полагаю, что в этом отношении не отличаюсь от вас, месье, если имею дело с добрым швейцарцем. Среди ваших литераторов мне не известны такие, которые бы писали антишвейцарские пьесы и романы.

— Но Гоголь, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Горький писали же антиправительственные вещи…

— Да, писали. Но тогда во главе правительства был царь и его вороватые консервативные чиновники. А теперь у нас хозяин — народ, его представители. (В те блаженные времена я, как и миллионы моих соотечественников, искренне верил в это. А безобразия и антидемократические действия по отношению ко многим моим знакомым относил за счет рудиментов сталинизма, но никак не социалистической системы!)

— Сколько лет вы состоите в коммунистической партии?

— Я не член коммунистической партии.

— Разве так сложно вступить? У нас это очень просто.

— А у нас — сложно: это удел избранных!

— Значит, вас считают недостойным? Почему вы не вступаете в партию?

— Не обижайтесь, дорогой коллега, но я чувствую, что ваш вопрос праздный. Вам же совершенно безразлично: вступлю я в коммунистическую партию или не вступлю. Кроме того, это вопрос деликатный. У меня на Родине никто его не задавал. Там мои товарищи-коммунисты рассуждают так: “Если старик Прут не подает нам заявления, значит, он не готов к этой высокой миссии…”

— И вы считаете, что они рассуждают правильно?

— Совершенно! Партия — это прежде всего организация, передовой авангард рабочего класса, коллектив с железной дисциплиной. Я — по своему строю характера и поступкам — чудовищный индивидуалист, человек предельно недисциплинированный. До сих пор единственная дисциплина, которой я беспрекословно подчинялся, была военная. Просить принять меня в партию, не будучи уверенным, что ее устав станет мною выполняться на все сто процентов — нечестно. Поэтому я стараюсь ни в чем не отставать от моих товарищей — коммунистов, оставаясь при этом беспартийным.

— Вы верите в Бога?

— Да.

— Ага! Значит, вы верующий!!

— Не совсем в того Бога, как вы себе представляете — во Всевышнего. Я не верю в вашего Бога — старого дядю, сидящего на тучке. И я не тот верующий, который въезжает в храм на спинах своих рабов. Я верю в Бога, который есть моя совесть, который подсказывает мне добрые мысли, помогает делать добро. Я верю в Бога, который, сокрушает зло, который — плечом к плечу — шел с нами в атаку против фашизма, верю в Бога разума и справедливости. Мой Бог — это хороший парень; он, если нужно, не постесняется даже набить морду любому грубияну. Я мог бы продолжить с вами этот теологический спор, мой дорогой, но боюсь, извините, что вы для меня не очень сильный оппонент.

Мой собеседник первым зааплодировал мне. Его примеру последовали остальные.

Вторую часть субботы 10 октября я посвятил семье моего друга — Фредерика Сиордэ. В 4 часа дня его дочь — Кристиана, диспетчер авиационной компании “Эйр Индия”, выходила замуж за своего сослуживца, летчика Мишеля Гужона.

После бракосочетания в церкви, очень скромного (жених и невеста — протестанты), в саду дома Сиордэ был устроен большой прием на 250 человек.

Присутствовала вся плутократическая знать кантона Во и “патриции” Женевы. Из моих школьных были Фернан Трамбле, Ренэ Барбэ, его брат — Алек (он был на несколько классов младше нас) — знаменитый женевский банкир. (Алек и его сын — Симон — стали моими гостями в Москве летом 1963 года.)

Я познакомился со многими крупными промышленниками. Каждый считал своим долгом пригласить меня к себе на воскресенье, но я принял, естественно, только приглашение Алека Барбэ.

Много было интересных бесед. Разошлись поздно ночью.

Воскресенье, 11 октября. Поездка в Женеву с Фредериком Сиордэ и его женой Мадлен (молодожены — дочь и зять — улетели в свадебное путешествие. “Эйр Индия’’ предоставила им два бесплатных места в своем самолете Женева — Бомбей — Женева и двухнедельный отпуск).

Алек Барбэ пригласил на обед своего брата — Ренэ с женой и Фернана Трамбле (он доводится Алеку и Ренэ кузеном). Кроме того, пришел наш бывший директор Леопольд Готье и оба сына Алека — Рожэ (с женой) и Симон. И еще несколько человек из финансового мира.

Алек представил всем свою новую жену (первая — мать сыновей — погибла 9 лет назад в автомобильной катастрофе). Она оказалась русской. Родилась в Риме в 1920 году, зовут ее Еленой, урожденная графиня Батищева, княжна Лобанова-Ростовская. Чудесно говорит по-русски. Произнесла тост за нашу страну, сказала, что все русское ей дорого с детства, и, несмотря на то, что ее отец был слугой царя, он во время Второй мировой войны всегда желал успехов только Советской Армии. Приучил дочь любить мать-Родину. Елена Барбэ великолепно знает русскую прозу: у нее много наших книг, журналов.