Перикл Ставров - На взмахе крыла

Настиг налетом. Что теперь?
И вдруг такое обнищанье,
Что и поспешный счет потерь
Звучит последним подаяньем.

В разноголосье что хватать
Вот этот голос, рот иль губы?
И вот по-новому звучат
Иного мира звон и трубы.

Располагается хаос
Так откровенно, так раздольно,
И перебит, и смят вопрос,
И в новый мир вступать не больно.

Под затравленный шепот учебы
На чернильные, взмокшие пятна
Пусть прольется чернильная злоба
На холодных листах, на распятых.

Каждый лист — что накопленный ростом,
Каждый лист — невозвратная ссуда.
Пусть сгорает, свиваясь берестой,
Безнадежным процентом причуда.

Каждый трепет поет окончанье
Бормотаньем сведенных итогов,
Каждый шаг перечтен бормотаньем
Цифровой, одичалой тревоги,

Что последнюю горькую сумму
На полях лихорадочно чертит
И качается звонким безумьем
Под напев цифровых поветрий.

Мне под звон ежедневных взысканий
Поскорей бы проверить и вызнать
Эту запись дурмана качаний,
Назубок изучаемых жизнью.

Дверь взметнуть, разъяряясь,
Точно бритвой царапнуть стекло.
Сверху слякоть и грязь,
А внизу и тепло, и светло.

Эта дробь. Этой дроби раскат
Раскаляется жаркой иглой.
Но ни шагу вперед, но ни шагу назад
С перерезанным горлом гобой.

На дыбы, на дыбы, и пускается вскачь,
Разметая горячий песок,
Рассыпая клубок разрешенных задач
На столов раскаленный каток.

Пересохшее горло. И пар.
Пересохшее горло. Глоток.
И огромный, округлый и вздувшийся шар
Подымается кверху и бьет в потолок.

От жары разлетается он,
Предлагая любви порцион.

И вот, захлебнувшись в остатках раскаяния,
Холодное, злое, глухое отчаяние
Забытою вехой в пустой высоте,
Раскатистой дробью на звонком листе.

…Эта дробь, этой дроби раскат,
Но ни шагу вперед, но ни шагу назад.

Тише, дамы! За столько лет
Подмигнет вам червонный валет.

С утра наклубила предвестница тень,
Стоять бы, глядеть бы, не двинуться.
С утра наклубила — и глянула в день,
И долго глядела очами пустынницы.
И час, как паяц, как фигляр, как скакун,

Качнув равновесие над облачным маревом,
Вскочил на канат перекинутых струн,
Привстал, между прочим, и дело заваривал.

И пар. И над паром луна,
Расшаркавшись ядом, мечтами да струями,
С трудом водворялась на просинь окна,
Свистать соловьем да хрустеть поцелуями.

И сад, чтоб спектакль не обчелся без вас,
Чтоб было ревниво, чтоб пахло убийствами,
Пронзила кинжалом египетских глаз,
И стрелами страсти почти ассирийскими.

Любовь тоске наперекор,
Любовь отвергнутого брата,
Как бы позор — и не позор,
И чувств последняя растрата.

Когда на карте стынет — нет,
Но сердце бьется слишком точно.
И бред как будто бы не бред,
Как будто высчитан построчно.

Когда построчно вычтен румб.
Когда построчно вычесть надо
Тот путь — от пароходных тумб
До Сингапура и Канады.

Когда тот бред ясней, чем лёт,
Чем лёт причального каната,
Когда свое в конце возьмет
Неутомимая расплата.

Пронзительный трезвон
Еще не вымерен построчно,
Но до конца не утвержден
Дождя допросом перекрестным.

Рекорд неведомых побед
Еще весною не поставлен.
Но по утрам дымится след
От разогретых шиной вдавлин.

Хотя бы ветер, горы, лес,
Еще не сказано — дорога,
Но и ее клочок небес
Нам открывает понемногу.

Неутомимости закал
Сам по себе немного стоил,
Когда б повсюду не мелькал
Неистощимый «Motor-Oil».

И за стремление отдать
Искусство отдано сторицей,
По красным шапкам узнавать
Грядущих сновидений лица.

Вниманье, вниманье — день
Затих на последней упорной утрате.
Мгновенье, мгновенье — тень,
Совсем как на карте, на черном закате.

И вот для того ль на высокой игле
Надломленный вечер застыл виртуозом,
Чтоб радуга туч по встревоженной мгле
Тянулась широким и пышным обозом.

А там, по углам — для того, для того ли
Узоры и краски расцвечены пышностью,
Чтоб черные крыши на розовом поле
На десять минут потрясти необычностью.

На десять минут — и затем, посерев,
Внизу растянуться на пыли дорожной,
Раскрылся надлом — и в раскрывшийся зев
Стремящийся бег задержать невозможно.

В неколебимость пустоты
Они улягутся нескоро,
У остановленной черты
Заторможенные просторы.

И перебегу полевых,
Простых, некошеных видений
Не перегнать, не уловить
Неукротимости крушений.

Когда разбег на всех парах,
Вздуваясь времени одышкой,
На недокошенных буграх
Застыл чудовищною вышкой.

И окончанье всех тревог
В ночи, на поводу у ветра,
На перекрестке всех дорог
Поднял последним километром.

Обложка желтей лимона,
Странствуют десять страниц,

Где лихорадочно звонит
Сенсация в десять страниц.

Зарницы синей и глубже,
В боль барабанит рука,
Галя моя, приголубь же
Отъявленного игрока.

Он от преддверья Ниццы,
Ниццу любовью залив,
Схимником каждой страницы
Переплывает залив.

Он на мильон терзаний,
Вызеленив сукно,
Золотом восклицаний
Окровянил казино.

То ли ему погоня,
То ли ему любовь —
Он в чемодане агоний,
Девью увозит кровь.

Синее синь, и ветер влет
Стал бить уверенно и споро,
И вот волна уже ведет
С песком морские разговоры.

Сейчас настойчиво и в ряд
Запляшут пляжные игрушки,
И гичка станет наугад
Качать восторженной частушкой.

И в синеве не угадать
Той неожиданной свирели,
И, напрягаясь, провода
Уже пронзительно запели…

Скат роковых куртин,
Белым поросший клевером,
Сердце седых глубин
Бьется горячим севером.