Имбер Де Сент-Аман - Жозефина

Бонапарт достигает этого моста, который станет впоследствии таким знаменитым. Он пробует продвинуться по мосту, но шквальный огонь останавливает его солдат. Перед таким дождем пуль и обвалом снарядов заколебались бы самые неустрашимые. Бонапарт бросается в галоп. Около моста он спешивается. Солдаты Ожеро спрятались в болотах, распластавшись вдоль дороги, они укрываются там от огня, мешающего им продвигаться вперед. И вот генерал кричит им: «Разве не вы победили при Лоди?». И, сжимая древко знамени, он обращается к их сердцам, воспламеняя их своей отвагой. Пренебрегая стрельбой, солдаты следуют за ним и подступают к мосту на расстояние в двести шагов. Вот они уже и на мосту, готовые его проскочить. И тут командир батальона, обняв Бонапарта, вскрикивает: «Мой генерал, неужели вы позволите убить себя? Если вас убьют, мы потеряны. Вы не пойдете дальше».

Тогда воины отступают. Не желая ни на метр оторваться от своего генерала, солдаты берут его под руки, хватают за волосы, одежду и увлекают за собой в своем бегстве среди дыма, стона раненых и тел погибших. В сумятице отступления никто не замечает, как Бонапарта отбрасывает вправо в болото, и его теряют из виду. Австрийцы тут как тут. К счастью, они не узнают его. Раздается клич: «Солдаты, вперед, на спасение генерала!» К нему подбегают Мармон, Луи Бонапарт и еще несколько смельчаков. Они вытаскивают главнокомандующего из трясины, куда он провалился, сажают на коня и бросаются на неприятеля, который в конце концов с наступлением ночи покидает Аркол и отступает на Сан-Бонифацио.

«Этот день, — записано в «Дневнике со Святой Елены», — стал днем воинской самоотверженности и доблести. Генерал Ланнс поспешил из Милана. При Говерноло он был ранен и еще дышал, когда бросился между врагами Наполеона, прикрыл его своим телом и получил три пули, защитив его. Был убит адъютант главнокомандующего Мюирон, когда своим телом прикрыл генерала. Героическая и трогательная смерть!»

Сражение возобновилось на следующий день, 16 ноября и продолжилось 17 ноября. 16-го австрийцы были побиты на дамбах Адиджа и Аркола. 17 ноября после полудня Бонапарт, подсчитав потери армии неприятеля за три дня сражения, решил, что она ослабела и уменьшилась более чем на двадцать тысяч человек, и что теперь ее мощь лишь чуть больше чем на одну треть превышает силы французской армии. Тогда он отдал своим войскам приказ выйти из болот и атаковать австрийцев на равнине. Армия прошла по мосту, сооруженному в устье реки Алпон. Тут был убит один из адъютантов Бонапарта, юный Эллиот. В два часа пополудни французы вели сражение своим левым флангом в Арколе, правым — в направлении на Порто-Линьяно. Враг был побит везде. Истощив свои силы в кровавом сражении, длившемся семьдесят два часа, он отступил в направлении Виченцы.

18 ноября Бонапарт, 14 ноября тайно ушедший из Вероны через Миланские ворота, возвратился туда с триумфом по левому берегу Адиджа и через Венецианские ворота — те ворота, через которые веронцы ожидали увидеть приход победившей австрийской армии. С этого момента никто больше не верил в возможность длительного отступления французов. Сам Наполеон говорил: «С трудом можно было бы описать удивление и восхищение жителей; даже самые отъявленные наши враги не могли остаться равнодушными и присоединились к хвале наших друзей». Изумление и оцепенение одних и радость других — все смешалось в едином порыве, в едином чувстве, как при виде чуда.

Бонапарт совершал чудеса. Он сам был поражен своей удачей. Он чувствовал, что впредь будет обладать не поддающимся определению могуществом, которое сильнее, чем просто престиж. В своей книге «Революция» Эдгар Кюин сделал следующее замечание: «Наполеон написал, что он добился огромного успеха при Арколе, но не сказал, в чем его причина, хотя полагаю, что он понимал ее. Другие победы — при Монтенотт, Лоди, Кастильоне — были более полными, почему же именно после сражения при Арколе впервые засияла его звезда? Пожалуй, потому, что никогда он не был в таком безысходном положении. Непобедимая до тех пор итальянская армия должна была неминуемо проиграть бой! И что же стало бы тогда с его ослепительным, затмевающим чудом славы? Эфемерная слава без основания, без будущего! Отступить означало потерять вместе с Италией намного больше, чем достигнутый успех в результате стольких чудес: для Бонапарта это все равно, что потерять самого себя. Не для того он на один миг показался миру, чтобы кануть в безвестность и забвение! 14 ноября он мог сказать себе, что Фортуна обласкала его только для того, чтобы уничтожить. В тот день было потеряно все: престиж, доверие, слава, власть, империя. Но все было вновь завоевано на следующий же день. Именно в этот день Наполеон должен был посчитать себя избранником судьбы. Перехватив Адидж и Ронко, он мог сказать себе, что больше нет ничего невозможного для того, кто одним взглядом изменял и обуздывал силу порядка вещей и должен был понять, что он — абсолютный и безусловный хозяин судьбы. На чем с того момента остановить свои притязания? Где установить границы своим проектам? Ощущение фатальности его могущества родилось и росло вместе с предчувствием гибели, и мировая монархия привиделась ему в камышах Аркола».

…Бонапарт испытывает чувство триумфа, и в то же время его охватывает депрессия. Его лицо угрюмо, в разговоре — мрачные доводы. В природе великих честолюбцев заложено свойство — испытывать некую меланхолию, как только их честолюбие удовлетворено. Тщетная суетность человеческих страстей такова, что заполняющий кубок славы напиток кажется пресным тем, кто им пресыщается. Ощущение тщетности житейской суеты, хрупкости надежд, недолговечности жизни может вызвать меланхолию у победителей мира. Тень смерти всегда рядом, она витает над их подвигами. Впрочем, после гигантских усилий, после великой борьбы наступает моральное и физическое истощение. Каким бы ни был триумфатор, он мог бы сказать словами поэта:

Каким бы лучезарным ни был блеск победы у военной славы, всегда есть привкус грусти, а картина полей сражений производит ужасающее впечатление даже на самых смелых людей. Крики раненых и умирающих имеют зловещий отзвук, который еще долго после сражения слышат в ночной тишине победители, совсем как побежденные. Невозмутимый стоик во время сражения, Наполеон после битвы испытывал некоторое время грусть.

Однажды на Святой Елене Бонапарт рассказал о том, как после одного из сражений в Италии в третьем или четвертом часу ночи он пересекал поле сражения, с которого еще не убрали мертвых: «Под лунным светом и при полном ночном безлюдье на нас бросился пес, внезапно выскочивший из-под одежды трупа, и почти тотчас же вернулся в свое убежище, испуская жалобный вой. Он то лизал лицо своего хозяина, то снова бросался на нас. Это было одновременно и просьбой о помощи и стремлением к мести… То ли в силу сиюминутного настроения, то ли из-за места, часа, времени самого события, то ли уж я не знаю из-за чего, но никогда, ничто, ни на одном из полей сражения не производило на меня подобного впечатления. Непроизвольно я остановился посмотреть на это зрелище. У этого человека, говорил я себе, наверное, есть друзья в лагере, в его отделении, а он лежит здесь, покинутый всеми, кроме своего пса!… Что такое человек? Как он воспринимал события? Я без эмоций начинал сражения, которые должны были решить судьбу армии: бесстрастным взглядом я наблюдал, как развивались события, которые вели к потере большого количества людей; а здесь я был растроган, я был потрясен страданиями собаки… Определенно, в тот момент для умоляющего противника я был бы сговорчивым и милосердным; я лучше понял Ахилла, отдающего тело Гектора под воздействием слез Приама».