Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

— Ах так?

— Да! «Скажи это все Ярославу, — сказал он. — Скажи ему, что в штабе у Тьера знают о нем и считают его единственным талантливым полководцем в стане коммунаров». Оказывается, Ярек, Тьер о тебе очень высокого мнения.

— Польщен.

— Он даже сказал: «Если бы у нас был в семидесятом году Домбровский вместо этих старых галош Базена и Мак-Магона, у нас не было бы позора Меца и Седана».

Залеский замолчал и испытующе посмотрел на непроницаемое лицо Домбровского. Потом, по-видимому, решившись, сказал:

— Уж говорить, так говорить все. Тьер сказал: «Жаль, что Домбровский поставил не на ту карту. Но ведь игра еще не кончена, и партнеры могут менять места…»

Домбровский встал. Залеский вздрогнул и подался назад. Он знал пылкость нрава Домбровского. Сейчас все решится. Игра идет ва-банк. Или арест (а Ярослав таков, что может просто зарубить его на месте) или…

Домбровский сказал отрывисто:

— Когда ты увидишь Пшибыльского?

Залеский с облегчением вздохнул. Пронесло… Теперь уж можно говорить, как выражаются французы, en toutes lettres. [25] — напрямик (франц.).

— Условились завтра вечером.

— Там же?

— Там же. Можно его обнадежить?

— Да.

Залеский бросился обнимать его:

— Ярек коханый! Ты не представляешь себе, какую тяжесть ты снял с моей души. Ты спас меня! Ты спас себя!.. Ты…

Он значительно поднял руку и сказал торжественно:

— …ты спас Польшу! Ибо здесь, в Париже, твоя гибель была бы неминуема. А что Польша без Домбровского!

Он что-то лепетал о патриотизме, благородстве и других высоких чувствах, пока Домбровский, стараясь не выдать своего отвращения, а, наоборот, прикидываясь дружески-ласковым, не вытолкал его из палатки.

Сам же, не теряя времени, поспешил в Париж. Рауль Риго принял его тотчас же. Они и раньше были хорошо знакомы по совместной работе в газете Бланки «Отечество в опасности», где оба деятельно сотрудничали. Риго встретил Домбровского революционным приветствием: «Салют и братство!» В семьдесят первом году знаменитому прокурору Коммуны было не более двадцати пяти лет. Но окладистая борода и адвокатское пенсне на шнурке старили его.

Рассказ Домбровского взволновал Риго.

— Слушайте, — сказал он, — этот ваш Зволинский, Замойский, Зелинский, как его…

— Залеский, — подсказал Ярослав.

— Да, да, Залеский… Это мне что-то напоминает. Минутку!

Он выдвинул ящик стола и вынул большую зеленую папку.

— Домбровский, вы знаете, что это?

Домбровский отрицательно покачал головой.

— Драгоценнейшая вещь! Это полный список секретных агентов Лагранжа, бывшего начальника императорской тайной полиции. Фамилия этого Залеского мне попадалась. Не здесь ли я ее видел?

Он порылся в папке.

— Нет…

В задумчивости Риго вынул табакерку и заложил в нос солидную понюшку.

— Не угодно ли?

Домбровский отказался.

— Напрасно, хорошо прочищает мозги. Да, я и забыл, что вас еще в редакции называли аскетом. Не пьете, не курите… Ага! Вспомнил! Вот доказательство пользы табака.

Риго достал другую папку и извлек из нее бумагу, исписанную мелким почерком.

— Ну, конечно! А это знаете что? Заявление вашего соотечественника, некоего Чепляка, о том, что он опознал человека, который подсунул ему фальшивые русские банкноты, назвавшись вашим именем. Недавно он увидел его на улице, выследил, узнал его имя и кинулся к нам. Но тот что-то почуял и бесследно скрылся. Это и был ваш Каетан Залеский.

Обычная сдержанность изменила Домбровскому. Он вскочил.

— Так это ему я обязан тюрьмой!

— Да, это он укатал вас.

Домбровский погрузился в тяжелую задумчивость. «Только ли это? А совет Залеского выбираться из Парижа через Венсенский лес — не был ли он заранее подстроенной ловушкой? Может быть, гибель Арнгольдта и Сливицкого тоже на совести этого негодяя… А как он оклеветал меня в глазах Потебни, когда я вернулся с Кавказа!»

Риго не прерывал его задумчивости. Сочувственно смотрел на Домбровского. Проницательный человек, он понял его переживания.

Когда Домбровский поднял голову, Риго сказал:

— Бывает, что какой-нибудь поступок вдруг бросает обратный ослепительный свет на длинную цепь предыдущих событий. И еще: каждый провокатор сам себе роет яму, в которую он неизбежно сваливается. Ничего, теперь он от нас не ускользнет. Давайте подумаем, как нам разумнее всего поступить, чтобы не только поймать шпиона, но и извлечь из этого пользу для революции.

Он снял пенсне и задумчиво помахал им в воздухе:

— Эх, Домбровский, а ведь вы упустили одну возможность.

— Какую, Риго?

— Надо было потребовать свидания с Тьером! Слушайте! Может быть, еще не поздно!

В возбуждении Риго вскочил из-за стола.

— Найдите сейчас же этого Залеского и скажите, что вы хотите поговорить непосредственно с Тьером, пусть он вам устроит тайную встречу…

— Нет, Рауль, не увлекайтесь. Этим я только спугну его.

— Что ж, может быть, вы правы. Ограничимся этими двумя подлецами. Как второго-то? Пшибыльский? Я не сомневаюсь, что в обмен на полученные сведения Залеский передавал ему данные о наших войсках. Надо что-то менять в их расположении.

— Обязательно. От вас я иду к Клюзере.

Риго засмеялся:

— Вы найдете его в постели. Он заваливается спать в девять часов. Поспать — это у него получается отлично. Лучше, чем что-нибудь другое.

Прощаясь, Домбровский спросил:

— Что вы сделаете с Залеским?

— Шпионов мы вешаем. Притом — публично. Вы поморщились. Вам это не нравится?

— Вы забыли, что вы сами выступали против смертной казни?

— Исключая преступления против революции. Да еще в военное время.

— В публичной казни есть что-то безнравственное. Она развращает нравы.

— А война нравственна? А вот же мы воюем.

Домбровский считал, что острый на язык Риго попросту пошутил, сказав, что Клюзере любит поспать. Но когда он пришел к нему, дежурный адъютант строго сказал:

— Вы поздно приходите, генерал. Гражданин военный делегат уже спит.

— Но ведь только девять часов, — удивился Домбровский.

Адъютант, пожилой человек, видимо из кадровых офицеров, ничего не ответил и отвернулся с презрительным видом. Кровь бросилась Домбровскому в голову.

— Если вы сейчас же его не разбудите… — сказал он с холодным бешенством сквозь сжатые зубы.

В голосе и в лице Домбровского мелькнуло нечто такое, что заставило адъютанта мгновенно ринуться во внутренние покои. И через несколько минут оттуда вышел Клюзере, растирая рукой заспанное лицо.

— Салют и братство! — сказал он хрипло. — Что случилось, генерал Домбровский?

— Гражданин военный делегат, мне нужны подкрепления.