Рене Кастр - Бомарше

Итак, продолжая рассказ на свой манер, Бомарше уже уверенной рукой мастера создал настоящую пьесу с запутанной интригой, достоверность которой остается на его совести.

Первый свой визит в Мадриде он нанес Клавихо, чтобы потребовать у того удовлетворения. Бомарше не застал того дома, но от слуги узнал, что его хозяин находится в гостях у друзей. Бомарше хватило дерзости явиться в дом к незнакомым людям, представиться Клавихо вымышленным именем и договориться с ним о встрече на следующий день.

19 мая 1764 года в половине девятого утра, для Испании это очень раннее утро, Бомарше вошел в роскошный особняк высокопоставленного министерского чиновника дона Антонио Португеса, у которого проживал в то время Клавихо.

«Сударь, — сказал он Клавихо, — общество литераторов поручило мне наладить во всех городах, где я буду, связь с самыми просвещенными людьми. Так как нет ни одного испанца, который писал бы лучше автора „El Pensador“ („Мыслитель“), с коим я имею честь беседовать, и литературные заслуги коего высоко оценены королем, назначившим его даже хранителем одного из своих архивов, я полагаю, что окажу моим друзьям большую услугу, если свяжу их со столь достойным человеком».

Какой литератор остался бы равнодушным к подобным комплиментам? Преисполненный благодушия Клавихо принял столь любезное предложение; меж ним и его гостем завязалась доверительная беседа, в ходе которой испанец поинтересовался, какие другие дела привели того в Испанию. Бомарше только и ждал этого вопроса. С таинственным видом он сообщил, что привело его в эту страну дело чести и, не называя имен, поведал историю, героями которой были его сестра и его собеседник, закончил же рассказ он такими словами:

«Когда младшая француженка услышала эту новость, с ней случился нервный припадок, вызвавший опасения, что она от него не оправится. Охваченная отчаянием старшая сестра написала во Францию о публично нанесенном им оскорблении. История настолько взволновала их брата, что он тотчас же взял отпуск, чтобы на месте разобраться в этом запутанном деле, и немедленно выехал из Парижа в Мадрид. Этот брат — я. Я бросил все: родину, дела, семью, дом, развлечения, чтобы здесь, в Испании, отомстить за невинную и несчастную сестру. Чувствуя за собой это право, я полон решимости вывести на чистую воду предателя и написать это слово, изобличающее его сущность, кровавыми буквами на его лице. А предатель этот — вы».

Слушая эту историю, Клавихо менялся в лице, а последние слова собеседника будто громом поразили его, к тому же в заключение Бомарше потребовал от него письменного признания в содеянном; этот документ он собирался передать в Аранхуэсе французскому послу с тем, чтобы сделать его достоянием гласности и добиться снятия Клавихо с его должности.

«Я не напишу такого признания», — твердо заявил Клавихо.

«Охотно верю, поскольку, вероятно, и я на вашем месте не сделал бы этого», — насмешливо ответил Бомарше. И добавил, что он до тех пор не оставит Клавихо в покое, пока не получит от него этого письменного признания, а в подтверждение того, что он не шутит, позвонил лакею и приказал принести себе завтрак, заявив, что остается жить в этом доме. Пока Бомарше наслаждался прекрасным горячим шоколадом, какой умеют готовить только в Мадриде, Клавихо нервно мерил шагами свою комнату и искал выход из создавшегося положения: спустя довольно продолжительное время он появился перед Бомарше со следующим предложением: он признает свою вину, признает правоту гостя, но хочет примирения с Лизеттой, и это примирение должно стать прелюдией к их свадьбе, которая уже столько раз откладывалась. Тем же тоном, каким он объявлял приговор суда в Лувре, Бомарше ответил:

«Поздно. Моя сестра больше не любит вас. Напишите ваше признание, это все, что мне от вас нужно».

После мучительных колебаний Клавихо наконец сдался и написал, видимо, под диктовку своего гостя:

«Я, нижеподписавшийся Жозеф Клавихо, хранитель королевского архива, признаю, что, после того как меня радушно принимали в доме г-жи Гильбер, я обманул мадемуазель Карон, ее сестру, неоднократно обещая жениться на ней и не выполнив этого, хотя она не совершила никакого проступка или ошибки, которые могли бы послужить предлогом или оправданием того, что я изменил своему слову. Напротив, эта девица, к которой я питаю глубокое уважение, всегда вела себя добродетельно и безупречно. Я признаю, что своим поведением, легкомысленными речами и тем, как они могли быть истолкованы, публично оскорбил эту добродетельную девицу, у которой я без всякого принуждения и по своей собственной воле прошу в этом письме прощения, хотя считаю себя совершенно недостойным получить его. Обещаю дать ей любое удовлетворение, какое она только пожелает, если сочтет оное недостаточным».

Клавихо очень рисковал, подписывая подобный документ, поскольку из него следовало, что Лизетта была оклеветана, что, впрочем, соответствовало действительности, так как неверный жених, чтобы мотивировать свой отказ жениться на ней, распустил слух о безнравственном поведении своей невесты. Располагая этим документом, можно было не просто устроить скандал, но и обратиться в суд с требованием возмещения морального ущерба. Не исключено, что именно таковы и были намерения Бомарше, которыми он поделился с маркизом д’Оссоном, послом Людовика XV в Мадриде, но дипломат посоветовал Бомарше быть крайне осмотрительным в этом деле, поскольку, по его словам, Клавихо имел влиятельных покровителей. Задав Пьеру Огюстену несколько уточняющих вопросов, маркиз предложил ему решить дело полюбовно: к чему позорить Клавихо, если существует возможность примирения жениха и невесты, которое Бомарше мог с легкостью организовать. Трудно было не согласиться со столь разумными доводами. Мысль о примирении не давала покоя и Клавихо: пока Бомарше общался с послом в Аранхуэсе, он пришел в дом г-жи Гильбер и в присутствии свидетелей бросился к ногам сестер. Но Лизетта ничего не захотела слушать и заперлась в своей комнате, то ли от избытка скромности, то ли от избытка хитрости.

После этого визита, явившегося первым шагом к примирению, Клавихо, желая расположить к себе Бомарше, стал видеться с ним каждый день, приглашая его то туда, то сюда и уверяя в том, что очень рассчитывает на его посредничество в переговорах с Лизеттой. 25 мая Клавихо неожиданно съехал от дона Португеса под предлогом, что тот не одобрял его женитьбу, поэтому он не считал себя больше вправе оставаться под его крышей и перебрался в квартал Инвалидов. Подобная щепетильность растрогала Бомарше, а длинное письмо, полученное им от Клавихо 26 мая, в котором он уверял, что теперь действительно готов жениться на Лизетте, подкупило его еще больше. Когда Бомарше прочел это письмо сестре, та разрыдалась. Поцеловав ее, он произнес: