Владимир Гросман - Хроники незабытых дней

Стас наведывался в сарай всё чаще. Он приносил выпивку и, одобряюще улыбаясь, слушал наши хвастливые рассказы о последних подвигах, где каждый, борясь за его благосклонность, пытался выставить себя самым крутым. Вскоре я попал в число приближенных, которым было разрешено посещать его апартаменты. Он жил вдвоем с сухой, молчаливой и по-моему полубезумной бабкой в обветшалом деревянном доме на другом конце города, зато недалеко от спортзала и раз-два в неделю я заскакивал к нему после тренировок. Иногда хозяин сам ставил на стол вино или самодельную бражку (водку он пил редко) и немудрёную закуску, при этом бабка недовольно ворча, уходила на кухню, не забыв опустить за собой выцветшую ситцевую занавеску. Внука она боготворила, а нас считала отпетыми бандитами, сбивавшими его с пути истинного, хотя он нигде не работал и об источнике доходов догадаться было нетрудно. Чтением книг Стасик не баловался, но слушать любил и я частенько пересказывал ему прочитанное. Интеллектуальное общение было взаимно полезным. От меня он впервые услышал о Робин Гуде, Чингачгуке и белом ките Моби Дике, а я, в свою очередь, кое-что разузнал о его богатой событиями жизни. Захватывающее повествование велось на воровском арго, но, если перевести его на нормальный русский и литературно обработать, история получилась бы занимательная и местами поучительная. Так я наконец выяснил, почему его за-глаза окрестили «людоедом». Как-то в воскресенье, старуха ушла в церковь, мы выпили, и Стас мог неосторожничать.

В далёком 46-ом он вместе с дружком сбежал из детской колонии в Свияжске. На дворе лютовал январь, и беглецы едва не погибли от холода и голода, скрываясь в заброшенной избе недалеко от казанского кремля. Однажды, когда ребят уже шатало от истощения они нашли в снежных заносах труп то ли замёрзшего, то ли убитого мужчины и питались им больше недели. Ни сожаления, ни раскаяния в голосе рассказчика не звучало, но поразил не тон изложения, а цинизм неожиданного резюме: — Жмура всё равно зверьё схарчевало бы, а так в дело сгодился.

Однажды, набравшись смелости, признался Учителю, что карьера вора меня не прельщает, воровство как творческий метод кажется унизительным и попахивает трусостью; ну, стащил что-то — и бежать, что же в этом геройского? Конечно, слова подбирал осторожно, опасаясь нарваться на санкции. Стас посмотрел на меня с интересом и с ленинским прищуром изрёк: — Раз берёшь, что не ложил — ты уже вор, а масть сама тебя найдёт. Затем, подумав, добавил: — Не скажи такое при ворах, на ножи поставят.

Со временем до меня дошло, чем обязан особому вниманию Учителя. Белик мыслил масштабно, рамки Йошкар-Олы были узки, большие дела делаются в большом городе. Узнав о моих планах после школы вернуться в Москву, он обронил, что ему нужен будет свой человек в столице. Что конкретно предстоит делать, не говорил, а спрашивать — себе дороже.

Вскоре Стас решил, что для получения достойного криминального образования ребятам необходимо пройти через колонию, причём до получения паспорта, дабы не портить документ отметкой о судимости. Похоже, весёлые игры закончились. Одно дело поножовщина на улицах, набеги на ларьки с водкой, и мечты о гангстерском будущем, другое — КПЗ, суд, тюрьма.

А как такое переживут родители? С трудом убедил Стаса, что после отсидки меня в институт не примут и Москва накроется медным тазом. По ночам мучили тяжёлые предчувствия.

Первым в колонию отправился ФЗУшник Пеца, смуглый беззаботный пацан, промышлявший мелким воровством. Взяли его за кражу двух чемоданов на вокзале, по нашему — «на двух углах». Вторым, за поножовщину на стадионе сел десятиклассник Олег Коробов, сын директора пединститута. Подобное ему не раз сходило с рук, а тут что-то не сработало. Слава Богу, пострадавший выжил, и Олега закрыли на год.

Сразу после суда Коробова-старшего выперли из партии и, соответственно, с работы, после чего он, и прежде не брезговавший алкоголем, без промедления спился, так что сказки со счастливым концом не получилось. Если о Пеце я сожалел, то судьбе Олега втайне радовался. Он «держал верха» в школе и отношения между нами были натянутыми. Послушание уже не входило в перечень моих добродетелей, а его раздражала моя независимость. Самый высокий в школе, Короб ходил сгорбившись, из под натянутой на уши кепки торчал длинный всегда красный нос, но особенно неприятными были глаза — круглые и зловеще равнодушные как у рептилии. Внешним видом он напоминал «аку-аку» с острова Пасхи, но с кепкой на голове и в пальто с поднятым воротником.

Одна половина «центральных» стояла за Олега, другая — за меня. На моей стороне находился и приснопамятный Зюзя.

Сегодня, хронический второгодник Зюзя, ассоциируется у меня с образом волка из «Ну, погоди!», а в те времена это был грозный персонаж и серьёзный союзник. Хотя его давно изгнали из храма науки за драку с учителем, он по привычке постоянно болтался во дворе школы. Случилось всё как-то неожиданно. Мечтая завоевать популярность в классе, свежеиспеченный, только что после института физик, необдуманно похвастал вторым разрядом по боксу. Естественно, тут же на уроке приключилась драка, возникшая, как пишут в милицейских протоколах «по причине внезапно вспыхнувшей личной неприязни».

Битва богов и титанов закончилась быстро. Победил любимец публики Зюзя, причём нокаутом, а очки физика он раздавил каблуком. Не случись этой истории, сидеть бы ему за партой до седых волос — семилетка была обязательной. Через много лет справедливость всё же восторжествовала — боксёр-любитель стал директором школы, а хулиган-профессионал утонул в лагерной пучине. Впрочем, я и по сей день не решил, кто из них был прав.

Гром грянул летом 55-го года, поэтому первую половину девятого класса пришлось учиться в Москве, вернее в Томилино, живя у наших друзей, в интеллигентной еврейской семье. Возвращаться в Йошкар-Олу было нельзя — отец гасил уголовное дело.

Белик тут не причём, случилось то, что давно должно было случиться. Что натворил, говорить не буду, чести не прибавит, а посему сошлюсь на провалы в памяти. Дело давнее, больше полувека прошло. Особо любопытным порекомендую номер «Марийского комсомольца» тех лет, где моя фамилия склонялась во всех падежах, как вы понимаете, не в качестве примера для подражания. Отца вызывали в горком партии, однако в конце-концов всё обошлось малой кровью. По счастью на военной кафедре, где служил отец, работала жена начальника милиции города и дело удалось замять. В серьёзных делах мне всегда везло.

В Москву заявился в полном облачении провинциального хулигана — расклёшенные брюки, малиновая бобочка (тенниска) с отложным воротничком и лихо расстёгнутый клифт (пиджак с хлястиком). Тётя Женя, красивая властная женщина средних лет в первый же вечер бесцеремонно обшарив карманы пиджака, утопила свинчатку и финку в дачном сортире и, назвав меня шлимазлом, пригрозила выслать обратно к родителям. Внешне я смирился, но характер так быстро не меняется. В своих желаниях и стремлениях я по-прежнему напоминал персонажа В. Короленко — мужика, который на вопрос, что бы он делал став царём, отвечал: — Сидел бы на завалинке, лузгал семечки, а кто ни пройдет — в морду! в морду!