Евгений Витковский - На память о русском Китае

«Некоторое время он руководил небольшой группой харбинских молодых поэтов, т. е. теми, кто сейчас такие же старики, как я, или немного помоложе. Году в 1943-м он провел с нами небольшое занятие по советской литературе. Мы его засыпали вопросами, ибо он, будучи зарегистрирован в Шестом отделе императорской японский Военной миссии, имел доступ к советской прессе. „Кто самый выдающийся из советских поэтов?“ — спросили мы. — „Разумеется, Константин Симонов, Самуил Маршак“. — „Маяковский, Есенин?“ — „Маяковский великий поэт, это я говорю искренне, хотя меня он и не любил. А Есенин такой же советский поэт, как и я. И вообще запомните: современная советская литература — это наполовину фикция, высосанная из пальца… Лет через 40–50 будет настоящая русская литература, помяните мое слово! Или откроются старые имена, которых никто сейчас почти и не знает…“».

На вышедшем в Харбине сборнике «Белая Флотилия» Несмелов, направляя его в 1942 году жившей в Шанхае своей ученице, Лидии Хаиндровой, написал: «Как видите, я еще жив». Переписка их оборвалась весной следующего года. Несмелов продолжал жить привычной жизнью. О последнем годе его жизни можно прочесть несколько строк опять-таки в письме от того же корреспондента: Кокшаров пересказывает свою беседу с ним: «Подтверждаю большую чувствительность А. И. в отношении музыки. Я присутствовал в начале 1945 года, на собрании кружка молодых литераторов, музыкантов, художников. Почетным гостем на собрании был Арсений Иванович. Читал отрывки из своей большой поэмы [47] По всей видимости, речь идет о поэме «Нина Гранина». (названия не помню) о молодом поколении в Манчжурии еще дореволюционных лет. Поэма написана пушкинским ямбом (как „Евгений Онегин“), неплоха, по-моему, но такая вещь как „Протопопица“, конечно, гораздо сильнее. <���…>. Попозже, когда, возвращаясь домой, мы шли не торопясь, я спросил его:

— Скажите, Арсений Иванович, вот вы создаете такие прекрасные стихи, любите великую музыку, и как Вы можете писать…

— Что, ты имеешь в виду стихи, посвященные памяти адмирала Колчака?

— Да нет, упаси Бог, — возразил я, — Ваши чувства к А. В. Колчаку я уважаю, нет. Я имею в виду стихи Дозорова или стихи для „Еврейской жизни“ [48] «Еврейская жизнь» — журнал, выходивший в Харбине в 1925–1943 гг. . Как можно?..

— Эх, Володя, — с горечью сказал Несмелов, — ты ведь еще молодой (в 1945 г. Мне шел 24 год), у тебя все впереди… И работа, и профессия. А я уже стар и кроме скромного литературного дара у меня за душой ничего нет. Согласен, что писать, против убеждения, для Р.Ф.С. (Российский Фашистский Союз), для сионистов — скверно, но… есть-то что-то надо?! А уж раз мне заказали, то профессиональная честь не позволяет мне писать халтурно!

Вот такой разговор состоялся у меня с А. И. в конце января 1945 года» (В. Е. Кокшаров, 15 марта 1990 года).

Даже в свой последний год Несмелов не отрицал, что всю жизнь не отказывался писать на заказ: как видим мы теперь из библиографий, для московских феминисток, приморских коммунистов, японских оккупантов, русских фашистов, харбинских сионистов. Он воспринимал это как заказную журналистику, а подлинные стихи попадали или в авторские сборники, или оставались вовсе неизданными. Совсем не скромным был его поэтический дар.

А потом «отсрочка» кончилась, и в Харбин вступили советские войска. Что было дальше, мы знаем.

«Бывают странными пророками / Поэты иногда…» — писал некогда Михаил Кузмин. Арсений Несмелов в начале 1940-х годов пообещал, что русская литература «будет» через 40–50 лет, хотя имен своих современников — Даниила Андреева, Сигизмунда Кржижановского, Сергея Петрова — он даже знать не мог, а именно они на сегодняшний день оказались гордостью русской литературы советского периода 1930-х — 1940-х годов. Сроки исполнились, предсказание сбылось очень точно. Сбылось и предсказание собственной смерти (стихотворение «Моим судьям»). Сбылось и предсказание своего бессмертия — о нем ниже. Увы, сбылись и другие его предсказания.

В 1904–1905 годах, когда на сопках Маньчжурии разворачивались события русско-японской войны, Митропольский еще учился в Кадетском корпусе. Под вальс Шатрова «На сопках Маньчжурии» пробежала его юность, звуки того же вальса проводили его на фронт в начале первой мировой войны. А позже весь остаток жизни провел он в самой настоящей Маньчжурии, в непосредственном соседстве с теми сопками, на которых «спит гаолян», спят «герои русской земли, отчизны родной сыны». Нежной любовью полюбил Несмелов последний город минувшей России, выстроенный русскими руками Харбин, но он же предвидел:

Действительность, пришедшая спустя «сколько-то летящих лет» после смерти Несмелова, оказалась похожей на кошмар. Грянула «культурная революция». «Хунвейбины маршировали по улицам, арестовывали, клеймили и били людей. В Харбине они за несколько дней разнесли по бревнам Св. Николаевский Собор, возведенный еще построечниками Китайской Восточной железной дороги. В церковной ограде запылали костры из икон и церковных книг» [49] Бакич О. Русская история // Новый журнал. 2000. № 219. С. 38. . На месте собора собирались воздвигнуть бронзового Мао Цзедуна, однако нынче там — клумба, и только. Впрочем, еще ранее, в 1963 году, путешественник Клаус Менарт [50] Уроженец Москвы, немец; в течение Второй мировой войны жил в Шанхае, издавал журнал «ХХ век». (1906–1984) описал свое посещение Харбина в 1957 году:

«Пожалуй, Харбин был единственным городом в Маньчжурии, в котором по соседству с китайскими можно было видеть русские вывески. Однако в клубе Железнодорожного Собрания [51] Ошибка: несомненно, имеется в виду яхт-клуб, располагавшийся на Пристани (район Харбина). на берегу Сунгари, некогда крупнейшем русском клубе, никаких русских я больше уже не видел; сотни юных китайцев танцевали там под западную музыку западные танцы. Существовал, впрочем, один символ старого времени: главный универмаг всё еще назывался „Чурин“ <���…>. В Харбине проживало тогда в общей сложности 6200 русских, в основном пожилого возраста, и, кроме того, 600 — без советских паспортов».

Другой западный турист, посетивший Харбин семнадцатью годами позже (1974), констатировал, что в нем проживает не более сотни русских. Анжелика Батуева в очерке «Сибирские могикане» [52] Рубеж [Владивосток]. 1995. № 2/864. С. 344. (1995) пишет: «Сегодня в трехмиллионном китайском городе Харбине русская община насчитывает 12 человек — трое мужчин и девять женщин. Средний возраст русских харбинцев — 70–80 лет». Что осталось от этой общины к 2000 году — боюсь строить предположения. Мой соавтор по составлению нынешнего издания Ли Мэн писала мне в августе 2004 года из Чикаго: «В 1996 году, когда я была в Харбине, мне сказал священник православной церкви (он китаец), что русских первого поколения в Харбине 18, а второго — более 100. А года три назад даже сам священник умер». Хотя память о русских отчасти берегут сами китайцы: русский район города до недавнего времени хранил прежний вид, на фасадах были русские вывески. Впрочем, для китайского глаза это лишь элементы орнамента, как и для русского — китайские вывески на ресторанах, а надпись иероглифами на универмаге «Чурин» (Чу-лин) для китайца означает всего лишь «осенний лес». Китайские слависты, впрочем, глубоко изучают русскую культуру Китая. Больше в Китае, но и в Америке тоже.