Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония

Мэйдзи посетил Николая и на корабле. Некоторые члены японского правительства опасались, что русские выкрадут их императора, но Мэйдзи настоял на своем, сказав: русские – не варвары, и на такой поступок они не способны. Во время обеда Мэйдзи много смеялся, император и цесаревич угостили друг друга папиросами. В отличие от заядлого курильщика Николая, Мэйдзи не курил, но то была особая папироса, «папироса мира». Утешая Мэйдзи, Николай сказал, что раны – пустячные, а сумасшедшие есть везде. Никаких требований о денежной компенсации выдвинуто не было.

Поразительно: в России узнали о ранении цесаревича не из донесения российского посланника Шевича, а из перехваченных на петербургском телеграфе телеграмм нидерландского посланника Биландта, который одновременно представлял еще и шведский и датский дворы. Замечательно, что после прочтения телеграмм российский МИД приказал начальнику телеграфа задержать их в Петербурге [217]. Впрочем, перехват телеграмм был вполне «нормальной» практикой того времени. Так, японцы контролировали телеграфную связь с Кореей [218].

Полицейского, покушавшегося на цесаревича, звали Цуда Сандзо. Он родился в 1855 году в самурайской семье, его предки служили князьям Ига в качестве врачей. В 1872 году его призвали в армию, он участвовал в подавлении мятежа Сайго Такамори. С 1882 года Цуда служил в полиции. Во время стремительно проведенного следствия Цуда Сандзо показал следующее.

Он стоял на своем посту на холме Миюкияма возле выполненного в виде орудийной установки памятника воинам, погибшим во время восстания 1877 года. И тут он подумал, что тогда он был героем, а теперь он – самый обыкновенный полицейский. Кроме того, он опасался, что Николай действительно привез с собой Сайго Такамори, который, несомненно, лишит Цуда его боевых наград. Он также считал, что цесаревичу приличествовало бы начать свой визит с посещения императора в Токио. Ему показалось, что знатные путешественники не оказывают никакого почтения памятнику жертвам гражданской войны, а внимательно изучают окрестности. Поэтому он посчитал их за несомненных шпионов – многие газеты опасались, что задачей цесаревича является обнаружение уязвимых мест в обороне Великой Японской империи. Цуда хотелось убить цесаревича прямо сейчас, но он не знал, кто из двоих Николай. Потом его поставили охранять улицу, по которой высокие гости должны были возвращаться в Киото. Сандзо понял, что рискует потерять свой последний шанс, и бросился на цесаревича.

У Цуда Сандзо, как это видно из его показаний, были серьезные проблемы с психикой. От болезней в любой стране не застрахован никто. Однако формы помешательства Цуда следует признать культурно и политически обусловленными. Бывший самурай решал свои внутренние проблемы, канализируя свой комплекс в сторону иноземцев – то есть поступил в соответствии с тем, чему его учили в детстве, когда лозунг «изгнания иностранцев» пользовался особенно большой популярностью. А теперь милитаристско-националистические настроения набирали силу, почвенники торжествовали одну победу за другой.

Следует, однако, сказать, что, в отличие от первых случаев нападения на иностранцев в Японии, на сей раз людей, сочувствующих Цуда Сандзо, почти не обнаружилось. На родине полицейского, в деревне Канаяма префектуры Ямагата, сход запретил называть детей именем преступника, родственники Цуда превратились в изгоев. Раздавались призывы переименовать город Оцу, ибо теперь прежнее название было «опозорено». Специально учрежденная комиссия, в задачу которой входило получение соболезнований, насчитала около 24 тысяч писем и телеграмм. Николай получил множество подарков. Не выдержав «национального позора» и горюя о том, что Николай отказался от посещения Токио, 27-летняя Хатакэяма Юко заколола себя кинжалом перед зданием мэрии Киото. Чтобы ее посмертная поза не выглядела неприличной, она не забыла перевязать лодыжки полотенцем.

Ксенофобские настроения были в то время распространены в Японии еще достаточно широко. Но российский цесаревич прибыл в Японию по личному приглашению Мэйдзи, а это меняло дело.

18 мая цесаревичу исполнилось 23 года, на «Память Азова» прибыли с поздравлениями министр иностранных дел Аоки и принц Китасиракава. От имени Мэйдзи они преподнесли Николаю роскошный ковер в 150 квадратных метров. А уже 25 мая Цуда Сандзо на закрытом судебном процессе приговорили к пожизненному заключению, которое он был должен отбывать на Хоккайдо, который тогда нередко именовали «японской Сибирью». Он скончался подозрительно быстро – 30 сентября этого же года. По официальной версии – от воспаления легких; согласно другой – он уморил себя голодом. Следует попутно заметить, что кормили его намного лучше, чем других заключенных. Так, в его меню входил такой деликатес, как куриные яйца. На питание обычного заключенного выделялась сумма в 1 сэн (одна сотая иены) в день, а яйцо стоило целых три! Таким же малодоступным было и молоко, стакан которого тоже стоил три сэна.

Эномото Такэаки

Губернатора префектуры Сига (город Оцу относился в этой префектуре), только что назначенного на эту должность, уволили как не справившегося с обязанностями по приему высокого иностранного гостя. Подали в отставку министры иностранных и внутренних дел. На пост министра иностранных дел пришлось назначить Эномото Такэаки, известного своей «мягкостью» по отношению к России.

Перспектива.Двум рикшам, спасшим жизнь престолонаследника, Россия назначила огромную пожизненную пенсию размером в тысячу иен, что равнялось годовой зарплате члена парламента. Оба получили по два ордена – ордену Павлонии от Японии и Святой Анны – от России. Один из рикш спился и закончил жизнь старьевщиком в 1928 году. Другой разбогател, но во время русско-японской войны односельчане стали считать его предателем национальных интересов. Он умер намного раньше своего товарища – в 1914 году. Трость, с помощью которой Георгий Греческий остановил преступника, была через год затребована в Петербург, где ее украсили каменьями и отправили обратно в Афины. Воскресенский собор продолжал успешно функционировать, даже лишившись мощной «информационной поддержки» в лице цесаревича. А. Майков и А. Апухтин написали по не самому лучшему своему стихотворению. В стихотворении Апухтина говорилось: