Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония

Ошибки и искажения действительности были предопределены не только технической организацией дела, но и общей установкой на «воспитательность». «Поощрение добродетели и наказание порока» – именно так определялась главная задача и театрального искусства. Именно это выражение использовалось в принятом два года назад постановлении относительно театров. В этом смысле и газеты, и театры были элементами одной и той же воспитательной системы, которая стремилась к воплощению правды «художественной», а не документальной. В эту же систему входила и школа. Недаром в одной газетной статье театр уподоблялся школе, актеры – учителям, зрители – ученикам [117]. Государство создавало информационное пространство с заданными границами, в пределах которых актеры и журналисты, зрители и читатели зачитывали написанный заранее текст. В этих рамках находилось место только законченным сюжетам. Скажем, газеты не сообщали о ходе судебного процесса. После его окончания они представляли полное повествование: преступление – его мотивы – приговор – мораль. Только такая законченность нравилась публике, вкусы которой сложились под воздействием художественно-морализаторской литературы прошлого.

Газеты получали все большее распространение. Даже рикши черпали информацию из газет

Хотя первые японские газеты писали обычно с применением чрезвычайно сложных и даже диковинных иероглифов, скоро появляются массовые газеты. Они употребляют гораздо меньше иероглифов, их журналисты пользуются более разговорным языком – чтобы быть понятными, как они утверждали, «женщинам и детям». Газеты взяли на себя, в частности, функцию озвучивания и трактовки многочисленных указов властей, которые продолжали писать весьма непонятным для большинства простолюдинов языком. Этот язык традиционно служил для власти знаком недосягаемой образованности и избранности, газеты же исполняли функцию «переводчика». Разъясняя людям смысл действий властей, журналисты вовлекали их в решение общенациональных задач.

Вместе с газетами информированием и воспитанием народа занялись и художники – авторы цветных гравюр нисики-э. Тираж гравюр, выпущенных в этом году, оценивается в два с половиной миллиона экземпляров [118].

В конце января Мэйдзи посетил святилище Сёконся (впоследствии переименовано в Ясукуни) и сочинил:

Мэйдзи имел в виду, что помнит о тех, кто своими жизнями обеспечил реформаторам приход к власти. Однако умиротворение и почитание мертвых никак не сказывалось на активности живых. Уже в феврале вспыхнуло самурайское восстание в префектуре Сага. Юго-запад, сыгравший решающую роль в реставрации императорской власти, теперь выступил против нее. Правительству никак не удавалось направить энергию юго-запада в созидательное русло. Как и все последующие самурайские восстания, это выступление было чисто политическим и не выдвигало никаких экономических требований. Поразительный факт: сословие, потерявшее в результате Реставрации источник своих прежних доходов, собственное материальное положение беспокоило меньше всего. Самураи протестовали не столько против бедности, сколько против потери статуса. Помимо этого, самураи из Сага выступали за немедленное «наказание» Кореи.

Восстание возглавил Это Симпэй, покинувший правительство из-за отказа от нападения на Корею. Он просил помощи у Сайго Такамори, но тот отказался выступить против правительственных войск, возглавляемых его младшим братом Цугумити. Попытки вовлечь в восстание недовольных самураев из Тоса также окончилась провалом. Феодально-княжеские традиции организации общества по-прежнему мешали консолидации антиправительственных сил.

Установленная к этому времени телеграфная связь между Токио и Нагасаки, достаточное количество пароходов позволили правительству действовать не только решительно, но и очень быстро. Восстание было разгромлено за две недели. Правительственная армия состояла из нескольких тысяч человек. Из соседних префектур было набрано еще пять тысяч добровольцев из числа сидзоку (самураев). В их понимании, восставшие не защищали их общие интересы. В первую очередь, это были люди из другого клана. Последующие самурайские восстания не имели никаких шансов на успех по той же самой причине.

Сайго Цугумити

Это Симпэй схватили, суд над ним продолжался всего два дня. В уголовном кодексе, который разрабатывал сам Это Симпэй, отсутствовала статья о наказании мятежников. Составителю кодекса, видимо, не приходило в голову, что кто-то может осмелиться на восстание. Судье пришлось обратиться к китайскому праву. Это Симпэй лишили звания самурая, обезглавили, а голову выставили на всеобщее обозрение, хотя такое действие было незаконным. Какой-то не в меру предприимчивый фотограф не нашел ничего лучшего, как запечатлеть отрубленную голову, и стал торговать фотографией. Однако власти распорядились этот бизнес прекратить, а всем успевшим приобрести памятный сувенир было предписано вернуть фотографию. Государство имело право не только на сами головы, но и на их изображения – только правительственным фотографам было доверено запечатлевать отрубленные части тела. Эти изображения выставлялись потом возле позорных столбов в крупных городах [119].

В качестве палачей обычно выступали парии, однако для Это Симпэй было сделано исключение, и голову ему отрубил человек самурайского звания. Сам он тоже не отказался от самурайского обычая и оставил предсмертное стихотворение:

Кого Это Симпэй считал своим господином? Видимо, он хотел сказать, что восстание было направлено вовсе не против Мэйдзи, а против его министров.

Недовольство действующим правительством нарастало. Поэтому следовало привлечь в него какую-нибудь популярную фигуру. В конце апреля левым министром назначили Симадзу Хисамицу (1817–1887) из Сацума, пользовавшегося среди самураев особой популярностью за «дело Ричардсона», неприятие европейских обычаев и ненависть к христианству. «Принимая должность садайдзина (левого министра. – А. М.), он не только упорно отказывался нарядиться в новый мундир, ставший обязательным для чиновников и сановников, но даже в зале государственного совета появлялся не иначе, чем несомый в классическом норимоно (род носилок. – А. М.) на плечах дюжины самураев с обнаженными коленями и с двумя саблями за поясом, и усаживался на циновках на полу, подле своего председательского кресла» [120].