Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

4) сведения об интеллигенции, ее отдельных представителях и их настроениях — например, о президенте Академии Карпинском, В. Мейерхольде, В. Немировиче-Данченко, А. Толстом, О. Шмидте и т. п.

(2) Сведения эти я сообщал устно Миронову при личных встречах у меня на квартире, иногда в редакции, а в отдельных случаях — по телефону. Он себе при этом делал заметки. Лично я был знаком с двумя корреспондентами: Басехесом и Юстом. От встреч с ними я уклонился, боясь компроментации и беседовал с ними на общие темы только в общественных местах, на приемах.

После фашистского переворота в Германии Радек и Гнедин высказались в том смысле, что фашизм в Германии — дело временное, что местное германское посольство целиком настроено против Гитлера, а тем более корреспонденты, что связь с этими людьми надо продолжать, и даже укреплять, ибо они представляют основную кадровую Германию, с которой еще придется иметь дело. Уманский и Миронов поддерживали это мнение — и, конечно, я тоже, так как этим оправдывалась преступная шпионская связь, в которую я уже втянулся.

В 1933 году два раза Радек, Гнедин, Уманский, Миронов и я были в германском посольстве на чаю. Шли разговоры о возможности сохранения между Германией и СССР деловых отношений и посол Дирксен доказывал возможность этого. Радек отпустил пару острот по адресу Гитлера и немцы, включая посла, эти шутки поддерживали. Выйдя из посольства, Радек сказал: «Видите, с этими людьми можно иметь дело».

Передача шпионской информации продолжалась до сентября 1933 года, когда я уехал в Париж. После моего возвращения, ко мне опять обращался Миронов, державший шпионскую связь. Я стал уклоняться от ответов, намекая на преступность и опасность этого дела. Уманский при встречах больше не говорил о немцах.

Летом 1934 года, в присутствии моем, Радека и Уманского, Миронов заговорил о том, что «бедный Юст» не знает возвращаться ли ему в Германию — «там ему здорово попадет». На это я сказал, что надо, наконец, перестать якшаться с немецкими инкорами, ведь это — не что иное, как шпионаж в пользу фашистской Германии. Радек ответил: «Вам надо было об этом подумать раньше». И добавил: «Мы все в этом виноваты. Давайте поставим на этом крест». Все были встревожены этим разговором. Тем не менее Миронов обратился ко мне еще 2–3 раза за разными справками, примерно, до ноября месяца 1934 года, когда передача шпионской информации для немцев замерла и о ней больше не упоминалось.

(3) При некоторых разговорах на квартире Уманского присутствовал американец-журналист Луи Фишер, много лет близко связанный с ними обоими, особенно с Уманским. Фишер имел на Уманского огромное влияние и обращался с ним свысока. Уманский подчинялся его мнениям по всем политическим вопросам и не скрывал от него ничего.

В Москве живет семья Фишера, жена и двое детей, советские граждане. За границей и в Москве у Фишера были большие связи. Он был связан с Радеком. Уже в конце 1935 года Радек при Фишере сказал мне: «Вы напрасно не дружите с Фишером. Он стоит того. Он связан с нами. Надо ему помогать». Я обещал Фишеру оказать содействие, когда оно ему понадобится. Впоследствии он обращался ко мне в Испании.

В Берлине в 1932 году я познакомился с моей второй женой Марией Остен, немецкой коммунисткой. Она работала в коммунистическом издательстве «Малик», была знакома с рядом немцев — коммунистов — писателей, а также с советскими писателями. До меня ее знали Горький, Эренбург, Федин, Маяковский, Тынянов. (В это время в Берлин приехал Горький и мы дважды обедали вместе.) Она уже ездила в СССР в 1929 году по делам издательства и хотела поехать опять, на более продолжительное время, работать. По моему предложению она поехала со мной вместе. У нас началась связь, которая перешла в семейное сожительство. М. Остен работала в московской немецкой газете, в журнале «Дас Ворт» и писала книгу о немецком мальчике-пионере, которого мы усыновили. У нее были широкие связи в среде политэмигрантов, в частности, с Геккертом, Пиком, Бределем, Кишем, Пискатором, Отвальдом (арестован), а также литераторами Фединым, Тыняновым, режиссером Эйзенштейном и другими. Она была тесно связана с редактором «Центральной немецкой газеты» в Москве Юлией Анненковой, впоследствии арестованной, и бывала у Радека. Некоторые из ее знакомств были подозрительны (например, с Пискатором, с Отвальдом) и разговоры, которые велись, носили антисоветский характер, но так как я уже сам был повинен в более значительных преступлениях — я молчал и продолжал покровительствовать Марии. В 1935 году она ездила со мной в Париж, а в 1936 году — в Испанию. Через три месяца, по просьбе Фейхтвангера, знавшего ее раньше, она поехала с ним в Москву и пробыла здесь до весны 1937. Летом, по ее возвращении в Испанию, я узнал, что она находится в связи с немцем-певцом Бушем. Наша личная связь на этом прервалась, однако, возвращаясь в Москву, я оставил Марии денег и устроил для нее работу в Ассоциации писателей в Париже. Я поддерживал с ней переписку почти до самого ареста. Она намеревалась приехать в начале 1939 года в Москву.

Летом 1934 года, на съезде писателей в Москве Эренбург И. Г. познакомил меня с французским писателем Андре Мальро, с которым приехал и которого неизменным спутником он состоял. Он отрекомендовал его, как «исключительного человека», расписывал его популярность и влияние во Франции и очень рекомендовал с ним подружиться. У нас с ним и Эренбургом было несколько встреч, закрепивших знакомство. Когда по инициативе М. Горького был поднят вопрос о созыве международного писательского конгресса и создании ассоциации писателей, Мальро заявил, что берет это на себя.

В мае 1935 года, в Париже, в период организации конгресса, Мальро и Эренбург тесно сблизились со мной. Мальро развивал широчайшие планы мировой ассоциации писателей и всей интеллигенции, которая будет оказывать огромное влияние на политическую и культурную жизнь всего мира, устраивать «интеллектуальные забастовки», диктовать свою волю правительствам, причем мы будем всем этим управлять и руководить. Видя мое увлечение всеми этими грандиозными планами, Мальро повторил эти разговоры со мной наедине, тут же перешел к вопросам о трудностях. Он пожаловался на отсутствие поддержки ему со стороны французской компартии, на грубость и узость Марти, Дюкло, Барбюса, на препятствия которые ему ставят, потому что он не в партии, на отсутствие поддержки полпреда (Потемкин) и т. д. В ответ на это я предложил ему работать рука об руку, обещал все уладить, «умолять всех чиновников» в компартии и полпредстве и тут же прочел ему целую лекцию о бюрократизме в Коминтерне и Наркоминделе, в партийных и советских органах, о косности и отсталости этих органов, изолирующих страну от западной культуры. Мальро слушал очень внимательно и наконец сказал: «Все это мне очень полезно знать. Ведь не даром про меня болтают, что я секретный агент Кэ дорсэй (министерства иностранных дел). Он добавил: „Не смущайтесь. Теперь такое время, что каждый писатель должен быть разведчиком. Ведь и наш добрый друг Эренбург давно уже работает на нас. За это ему при любых условиях будет обеспечено французское гостеприимство. Будем работать вместе и помогать друг другу. Можно наделать больших дел“».