Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

У бурят и вообще в Сибири помещений для скота не было, лошади на почтовых станциях и те даже зимой стояли в загонах под открытым небом. У бурят загоны имелись только на весенних пастбищах, которые летом строго берегли, а располагались эти пастбища не на горном плато Забайкалья, а за пределами России, на монгольской низменности. За пользование этими пастбищами российские буряты отдавали монголам определенный процент рожденного там скота. Ни пограничной охраны, ни таможни, ни иного контроля меж Россией и Китаем для кочевников в ту пору не существовало.

Но определенные загоны для скота играли у этих кочевников важную роль. Ни буряты, ни монголы свой скот не считали, суеверно полагая, что животные от пересчета заболевают или становятся жертвами иных напастей. Можно считать звезды, а вот животных — только обмерять. С этой целью ставили загон, куда при необходимости загоняли лошадей, крупный рогатый скот, овец и проч. Полный загон составлял косяк, т. е. определенное количество, которое могло быть затем продано, выменяно или просто отмеряно. Жеребец, его кобылы и жеребята составляли такой косяк, а равно группы крупного рогатого скота и овец.

Каждая семья, владеющая скотом, имела свое тавро, т. е. особый выжженный или вырезанный на шкуре животных знак, известный всякому буряту. Скот, лошади и верблюды паслись без присмотра, пастухи были только при овцах, чтобы защитить их от хищников. Часто эти безнадзорные стада паслись за пятьдесят, а то и за сто верст от становища владельцев, которые в таких случаях только время от времени проверяли, где находится их скот. Собственно, эти поиски и проверки и были главным занятием бурятских мужчин. Вот почему любого встречного спрашивали: «Ты не видел мое стадо?» — и заезжали ко всем соседям, чтобы осведомиться о том же, а заодно за кирпичным чаем, аракой или жаренным на углях мясом и обменяться новостями, которые в результате распространялись по степи с поразительной быстротой. Обычно скот таким манером находили, хотя иногда животные уходили так далеко, что неделями не встречали людей. Тогда указать, где находится стадо, должен был астролог ламаистского монастыря, который также всегда помогал при родах и составлял гороскоп.

Как ни странно, астролог почти всегда справлялся и с этой задачей. Он брал у хозяина стада четыре стрелы, непременно снабженные тавром, и, поворачиваясь на четыре стороны света, выпускал их из лука вертикально вверх. Когда стрелы падали на землю, он внимательно изучал, в каком направлении они указывают, одну поднимал, садился на коня и вместе с хозяином ехал в ту сторону, куда указала эта стрела. Таким образом, следуя за стрелой, которую снова и снова пускали в воздух, они, сколь это ни удивительно, впрямь находили искомое стадо. Что за колдовство они использовали, я сказать не могу.

Особенно меня интересовало бурятское коневодство. В жизни этих кочевников лошадь играет важнейшую роль, пешего бурята просто невозможно себе представить. Мужчины, женщины, дети — все ездят верхом, если речь идет не о работе, которую можно выполнять, только сидя на пятках, например о дойке овец или кобыл. Коров редко используют как молочный скот, и доятся они, только пока их сосет теленок. Бега и ходьбы кочевник чурается так же, как и мьггья.

Часто видишь на лошади и женщин с одним или двумя детьми.

Бурятская лошадь малорослая, крепкая, с высокой холкой, короткой прямой спиной и мощным крупом, голова у нее маленькая, грива длинная и кудлатая, глаза большие, круглые, огненные. У монгольской равнинной лошади глаза другого разреза, более раскосые, спина длиннее, голова потяжелее и копыта хуже, чем у бурятской.

Бурятская лошадь создана прежде всего для гор и твердой почвы, так как степи ее родины, северные ответвления пустыни Гоби, — это сглаженные горные кряжи с очень твердым грунтом, похожие на море с высокими длинными волнами, прорезанные глубокими речными руслами, где на склонах растут кустарники и мелкие купы деревьев. На склонах произрастают также различные местные ягодники. Эти чащи служат приютом дичи и хищникам.

Кони растут на свободе, совершенно дикими. Кобылы под седлом вообще не ходят; мужчины ездят исключительно на меринах, а жены богатых скотоводов — на молодых жеребцах, которых лишь позднее используют как производителей. Самое раннее в возрасте 7–8 лет этим жеребцам выделяют по полтора-два десятка кобыл, и каждый водит свой табун, живя с ним на воле, причем верхом на них уже не ездят. Племенных жеребцов отбирают из молодняка не только по физическим данным, но, прежде всего по «духовным» способностям; чтобы вести и защищать табун, они должны обладать тонким чутьем и острым зрением, быть умными и храбрыми. Обычно в табуне насчитывается около двух десятков кобыл с их годовалыми и двухгодовалыми жеребятами. В два года молодняк отлавливают, клеймят, а молодых жеребцов холостят; еще раньше, т. е. среди годовалых сосунов, производят отбор и всех не вполне безупречных жеребят забивают. Матерей отбракованных жеребят доят, молоко их пьют свежим или сквашивают, превращая в кумыс. Мерины пасутся отдельными табунами, откуда используемых для хозяйственных нужд животных отлавливают арканами. Молодые жеребцы-производители, число которых, понятно, очень невелико, подрастают возле стойбища, за ними заботливо ухаживают и хорошо кормят, чтобы полностью развить все их задатки; в эту пору на них и ездят верхом. Буряты устраивают и соревнования молодых племенных жеребцов на резвость, в роли жокеев выступают тогда мальчики-подростки. Эти подростки вообще замечательные наездники и седлами не пользуются. Дистанция таких скачек составляет минимум 15–20 километров, взрослые совершают лишь заезды с препятствиями, на более дальние расстояния (зачастую до 100 километров), так они проверяют выносливость лошадей. Кроме того, бывают и состязания между отдельными лошадьми, которых предварительно подвергают суровейшим тренировкам, каких ни одна европейская лошадь наверняка не выдержит. Студеной зимой животное сперва разгорячают скачкой, потом обливают ледяной водою, снова разгорячают скачкой, а затем разгоряченное, подвязав голову повыше, оставляют на 10–12 часов на морозе, в любую погоду, под открытым небом, без попоны. Таких скакунов кормят сеном, ячменем и молоком, тогда как другие в табунах ищут корм сами, в том числе и под снегом. В Забайкалье мороз нередко достигает 30–40° по Реомюру, а снега при этом мало.

Бурятских лошадок, за исключением молодых жеребцов, начинают использовать самое раннее с семи лет. До тех пор они растут на свободе. Правда, тех, кому назначено позднее участвовать в продолжительных экспедициях в почти непроходимые горы и тайгу, уже пяти-шестилетними берут в такие походы как свободных сопровождающих, отчего их сообразительность и проворство весьма развиваются и они увереннее и ловчее, чем пешие путники преодолевают любые сложности рельефа и любую реку — будь то вброд, вплавь или на зыбких бревнах. В моих последующих поездках к охотничьим народам я имел возможность наблюдать этих свободных «попутчиков» и сам ездил верхом на объезженных, причем в таких местах, где пеший нипочем бы не прошел.