Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

1915. 8 апреля. 4-й ч. д. Пасси

Катя милая, я писал тебе в открытке дня три тому назад, что напишу подробней завтра, но мне помешали гости и на другой день помешало ожидание поездки на Бульвары за деньгами, — хотелось написать, что они получены и сколько. Я получил 1000 франков. Спасибо. Мы ездили с Нюшенькой — и так мне захотелось поскорее уехать в Москву. Я думаю, что через месяц мы теперь тронемся в путь, но еще не решили, через Юг ехать или Север. Сейчас я встретил Скирмута, он вернулся из России на норвежском корабле через Англию. Говорит, что в Москве большое оживление.

Милая, ты мне пишешь в письме от 27 марта о том, чтоб я сделал центр своей жизни в Петербурге с Еленой. Я этого не хочу. Я буду делить время более или менее поровну между Москвой и Петербургом, но считаю и буду считать, что средоточие мое главное там, где ты и Нюша. Вопрос об устроении жизни для меня — вопрос больной, и ни к какому вполне желанному решению тут прийти я не могу, ибо не могу изменить ни твою впечатлительность, ни впечатлительность Елены. Как-нибудь устроимся, но это будет лишь осенью. Я приеду лишь к лету. Лето же почти целиком рассчитывал провести в Ладыжине. Поедем отсюда все вместе. Я, Елена и Миррочка, может быть Рондинелля (это выяснится недели через две, она сейчас в Италии, недалеко от Генуи), — по приезде же в Россию я останусь на несколько дней один в Петербурге или в другом каком городе и приеду к тебе один. Как устроится Елена с приездом и с летом, этого я еще в точности не знаю, ни она сама. Но приеду я в Москву не с ней. Относительно Москвы я сказал ей, что, если бы она, вопреки моему желанию, поселилась там, мы там с нею не стали бы видаться. Я думаю, что она не будет упрямиться, хотя знаю, что ей это очень тяжело.

Со своей стороны я сделаю все, чтобы для дорогих было наибольше радостного и наименьше печального, но в том, где заинтересованы многие, один человек не может определить все, сколько бы ни было у него воли и благоволия.

Милая, я надеюсь и так хочу, чтобы все было хорошо.

Шлю тебе новые стихи. Делай с ними что хочешь. Только «Весеннего Волка» и «Древостука», которых я посылаю Нинике, я определяю сегодня в «Биржевые ведомости» (прилагаемые экземпляры для Ниники).

Ко мне опять вернулось певучее настроение. Перед отъездом я пошлю тебе рукопись моей новой книги, но с тем чтоб ты ее не показывала абсолютно никому, кроме Тани П.

Очень дружу с Максом. Все радуюсь на Мушку. С Еленой и Миррочкой стало лучше. Много читаю. Много мечтаю о России. Люблю тебя. Милая, помню тебя всегда. Целую лицо твое. Твой К.

P. S. Нинике напишу отдельно.

Пасси. 1915. 20 мая. Полдень

Катя милая, у меня так ясно стало на душе, когда теперь я знаю что через несколько дней мы действительно едем в Россию. Вчера делал последние для себя покупки вещей и был с Нюшей в норвежской корабельной конторе. По случаю праздников и консульских формальностей мы не можем выехать ни 24-го, ни 26-го, а выезжаем лишь 28-го (три отъезда в неделю только). Едем через Лондон, Ньюкэстль, Берген, Христианию, Стокгольм, Торнео. Через три недели, если не утонем, будем вместе. Я радуюсь, радуюсь.

Вчера послал тебе свою новую книгу. Очень любопытствую, какое вынесешь впечатление. Хочу предложить ее издать Некрасову. Обнимаю тебя. Твой К.

1915. XI. 2. Утро

Катя милая, здравствуй. Мне уж кажется, что я приехал в Россию, что я в двух шагах от тебя. Мы приехали сюда вчера в 11-м ч. н. из Бергена, откуда я тебе телеграфировал. Нас встретила Даспи, свиданию с ней я очень радуюсь. Когда уезжали из Англии, около Ньюкэстля, в нескольких верстах от нас и в нескольких часах датский корабль был взорван немецким подводником. Мы доехали хорошо, но Нюша очень страдала, а первый день и я даже, что было изумительно. Солнце, цветет сирень, цветут каштаны. Я радуюсь, я прямо счастлив, ступая по родной земле. Пробудем здесь еще два дня. Обнимаю и целую, милая.

Скоро уж будем вместе. Твой К.

Волхонка, д. 14, кв. 12. 1915. 5 июня ст. ст. 10 ч. н.

Катя милая, я у Мушки после дня у Елены. Сегодня первый малый намек на поправление, а дня через 2–3 будет формальный перелом болезни, и д-р Ремезов надеется на счастливый исход. Пока, однако, еще не своевременно говорить об этом. Елена очень слаба, не испытывает боли, исхудала очень. Я с нею провожу почти весь день от 10 до 9–10: врач прекрасный, отсоветовал перевозить ее, ухаживает как родной. Насколько русские врачи лучше французских официальных кукол! Вне сравнения. С генеральшей {103} 103 генеральша мать Е. К. Цветковской. (полоумная, скверная баба) и Елена, и я в ссоре и не разговариваем с ней. Из-за нее сестра ушла, теперь другая, которая всех пленила, — я объяснил ей все характеры, — ухаживает хорошо. Генеральше я кратко сообщил, что она мало способна быть матерью больной дочери, и что беспричинно подозревают в способности на воровство (причина ухода первой сестры) только люди сами на него способные. Изысканно, не правда ли? Можешь судить, в каком я был «белом калении»! Хорошо, что уберег больную от этой свиньи. Я еще ей задам позднее.

Милая, во вторник выяснится, когда я смогу поехать к тебе. Но боюсь, что задержка некоторая будет неизбежной.

Мне хорошо между Брюсовским и Волхонкой. В моей-твоей комнате есть умывальник, и я вряд ли чем мог бы стеснить Александру Алексеевну. Напиши. Завтракаю у Елены, обедаю у Мушки поздно. Устал, но чувствую, что так нужно.

Подсчитал все тома свои. Завтра напишу в «Ниву».

До новых строк, Катя моя. Когда приеду в деревню, будем там хорошо жить.

Обнимаю и Нинику. Твой К.

P. S. Ожидаю скорого ответа от Коутса.

1915. 13 июня. Ночь. Час

Катя милая, сейчас уже поздно, но мне хочется сказать тебе несколько слов, а завтра Александра Алексеевна передаст тебе эти строки. Я точно в каком-то сне все эти дни. Если бы не ощущение, что тебя нет со мной и что ты меня ждешь, быть может, я еще долго мог бы жить здесь, в Москве, в тишине пустого дома, чувствуя по ночам, какая это свобода быть одному. Я устаю, конечно, за день, но столько для меня впечатлений от разных встреч и разговоров, что я как будто читаю солнечную летопись. Я снова в России! Это сказочно. Я снова с душами, которые горят, родные, и любят, и протягивают руки, и говорят: «Люблю! Люби меня!»

Мушка расскажет тебе подробно обо всем, что у меня сейчас в текущем и предполагаемом. Завтра с Ирэной я еду по Брестской ж. д. в некий Лесной Городок. Может, сразу найдем для нее, Елены и Мирры помещение. Во всяком случае за неделю найдем. Во вторник или в среду доктора скажут, после разных анализов, в каких предполагаемых возможностях все будущее Елены. Гриневский и другой поляк-доктор (забыл имя) говорят, что ей нужно лежать еще две недели минимум и лечиться еще потом. Если болезнь затянется, но без опасности, я думаю, что через неделю я поеду к тебе, но вернусь поздней, чтобы перевезти Елену в летнее помещение, и уеду, устроив ее. Если позволят встать раньше, лучше, пожалуй, пробыть несколько лишних дней и уехать в полном спокойствии. Обещают, что опасность через неделю кончится. Сейчас температура между 36,5 и 37, но пульс вроде пульса Рондинелли. Не поправится Елена вполне раньше начала зимы, и возможно, что она подорвана в основе. Это выяснится скоро. Я не хочу и не могу сейчас думать о гаданиях.