Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

Я с утра ухожу в лес, в начале 9-го выпив две чашки холодного молока, и собираю хворост, ломаю на соснах сухие ветки, нагружаю черную кошелку и с чувством удачливого охотника возвращаюсь домой, где печи уже затоплены и меня ждет душистый горячий кофе. Погружаюсь в чтение. Я готовлюсь приготовить за эту зиму большой том «Чешские поэты». Есть вещи и поразительные и много трогательных. Мое сердце, верное и любимое, я целую тебя горячо. Твой К.

P. S. Прилагаю «Просвет в Новолетье», открытку Нинике «Самоанские загадки» и вырезку из «Candide’a» [199] «Кандида» (фр.) . — последний рассказ Морана (он правдив).

P. P. S. Пожалуйста, пошли мне несколько марок неиспользованных. Я за них получу от Jean Capart’a [200] от Жана Капара (фр.) . его книгу о Тутанкхамоне.

1927. 7 янв.

Моя милая, моя родная Катя, ты беспокоишься, что я не получил твоих писем. Нет, я все получил. Должно быть, наши какие-то письма «перекрестились», как однажды выразилась Люси. Я счастлив, что ты довольна своим костюмом. Я его ощупывал сам, выхваляя Нюше и Елене и доказывая, что это как раз твой вкус, с чем они не очень соглашались. То, что я касался этого костюма и он сейчас на тебе, дает мне ощущение, что я касаюсь твоего милого, любимого тела, что я незримо с тобой. Но у меня сейчас мечта, чтоб мои денежные обстоятельства поправились, и я смог послать и тебе, и Нинике новые одежки. Увы, я сейчас вовсе в безденежье. Ты знаешь, однако, что я не теряю голову никогда. Плохо — будет лучше. И дело с концом. Пишу прозу, пишу стихи, буду писать вдвое. Авось выплыву. Милая, я не знаю, где мой перевод удивительной норвежской драмы «Красные капли». В последнюю мою зиму в Москве она шла в каком-то маленьком театре (кажется, Комиссаржевской). Не наведет ли тебя это на след? Не остался ли дубликат среди рукописей, бывших в моем письменном столе или в маль-кабинке? (Кстати, где теперь все это?) Вот, к сожалению, все, что я знаю сейчас. Зачем тебе эта допотопность? Прилагаю открытку Нинике и стихи тебе и ей (разделите как хотите): «Русь», «Мать», «Отец», «Я». Моя любимая, мне хочется написать очерк об Александре Алексеевне. Дай мне биографические данные и список ее работ. Катя, моя родная, тебе сейчас очень трудно. Люблю тебя и обнимаю, мое счастье. Твой К.

1927. 27 февраля. Ночь. Капбретон

Моя милая Катя, посылаю тебе две фиалочки, первые что здесь расцвели, но еще не в лесу, а в саду. Мимозы не цветут до сих пор из-за повторных холодов. Пока я пишу, топлю без конца печку, но никак не могу натопить свою комнату, — холодный ветер такой, что врывается в комнату через балконную дверь, и занавес пляшет, как в «Вороне» Эдгара По. Кстати, читает ли кто Эдгара По в теперешней России? Здесь его не читает никто. Впрочем, кроме разной несуществующей дряни, никто не читает ничего. Зато все интересуются спортом и автомобилями. Проклятое время, бессмысленное поколение, как я презираю его. Я чувствую себя приблизительно так же, как последний перуанский владыка среди наглых испанских пришельцев в гениальном рассказе Вассермана, тобою переведенном. Круговорот железных времен. Посылаю тебе из последних моих стихов — «Там» и «Сонная одурь».

Целую мою любимую. Твой К.

1927. 4 марта. Лес

Катя любимая, я посылаю тебе, если не ошибаюсь, уже 5-е заказное письмо и писал открытки. Очень тревожусь твоим молчанием. Все ли у тебя благополучно? Нюше лучше. Она перенесла воспаление легкого. Хотел ехать к ней, она удержала. Послал ей денег и посылаю частые вести. Шлю тебе мои мимозы. Целую тебя, радость. Откликнись! Твой К.

1927. 2 мая. Утро. Варшава. Hôtel d’Angleterre

Моя родная, моя любимая Катя, уже более двух недель я в Польше и до сих пор не написал тебе ни слова. Но я сразу попал в такую сказку и в такой водоворот впечатлений, что прямо опомниться не могу. Я боялся ехать в Польшу, боялся разочарований, а приехал — к родным людям, в родной дом. Ласка, вежливость, гостеприимство, понимание и отличное знание всего, что я сделал, и всего, что я люблю. Нежная сказка.

Я провел обворожительную неделю в Харенде, в Закопанэ, в Татрах, у Марии Каспрович (она русская, изрядно подзабывшая русский язык). Я приехал в ее дом в горах, над потоком, как приехал бы в Гумнищи. Она сразу вошла в мою душу, и то, что у меня к ней, больше влюбленности. Там в три дня я написал по-польски очерк о Каспровиче как поэте польской народной души, и поляки восхищаются моим польским языком. Вот видишь, твой Пуча отличается. А здесь в Варшаве… ах, влюбленность, и я неисправим. Меня здесь только что на руках не носят. Мой приезд — событие. Но зачем, зачем тебя нет со мной!

Любимая, целую тебя. Твой К.

1928. 13–26 января. Вечер. Лес

Катя любимая, я напишу тебе вдогонку этим строкам подробно о книгах и о Люси {135} 135 Люси — Люси Савицкая, актриса, поэтесса, переводчица. Постоянно жила в Париже. К. Д. Бальмонт познакомился с ней в Курской губернии, где она гостила. Переводила стихи Бальмонта. , а сейчас хочется послать тебе две свежесорванные веточки твоей любимой мимозы из моего садика, уже готовящегося совсем засиять этими воздушными золотыми цветами. Вечерние и ночные холода замедляют настоящий расцвет деревьев. Но отдельные веточки торопят весну. И по утрам Солнце прямо слепит.

Моя радость, сохрани каждое слово, написанное Мирской Схимницей {136} 136 Мирская схимница — вероятно, это заглавие книги или очерка, который К. Д. Бальмонт задумал написать об Александре Алексеевне Андреевой. . Эти строки — духовная драгоценность. Если б эти записи — созерцание чистой и высокой души, могли дойти до меня и Люси, — глубоко убежден, — мы могли бы, без нескромности, создать по ним французскую и итальянскую равноценность, — и тетя Саша была бы этому рада. Посылаю тебе итал. перев. рассказа. Но там, к сожалению, есть опечатки. Леля увидит их и исправит.

До новых строк, любовь. Таня, наверно, говорит о «муже». О, разны и мужи, и мужья. Целую. Твой К.

1928. 7 мая. Ночь. Капбретон

Катя любимая, шлю тебе ветку белой акации из нашего сада. Она, верно, дойдет до тебя еще душистой. (Наши посевы тоже нас радуют. Подсолнечники поднимаются, резеда, маки, душистый горошек, плющ, дикий виноград. А настурции (мои!) уже зацвели. Правда, пока один только цветок. И множество роз у нас. Белые, красные, розовые и лучшие — чайные.)

Ты спрашиваешь меня о литовском языке. Это древнейший язык, брат санскритского. Ни с русским, ни с польским по основе своей он никак несравним. Один ученый сказал: «Всем известный латинский язык есть не что иное, как испорченный литовский язык». А по напевности и по страсти к мелодии гласных (по шести гласных рядом) я могу его сравнить только с самоанским. Литовский язык для меня — сладкая загадка. Я утопаю в нем. А когда им овладею, это будет чудесная новая страница жизни. Стихи «Под знаком Литвы» — мои, но мысли их навеяны народными преданиями и песнями Литвы.